[ Главная ] [ Начало рубрики ]

To translate the text to the English, German or French languages, press the button located in the bottom part

Психологический портрет Горбачева

Выход за кон

На этом месте стоило бы остановиться. Карьера нашего героя достигла высшей возможной точки и далее продвигаться вроде бы некуда. Теперь остается либо царствовать, лежа на боку, либо – начать реальные реформы. Собрать власть в кулак и этим властным кулаком заставить делать то, что придумал Рыжков в своем Отделе или – кто-то другой, совершенно неважно. Важно начать как можно быстрей, ибо в период смены полумертвых генсеков шансы на успешное проведение реформ стремительно таяли... Горбачев не сделал ни того, ни другого. Он выбрал свой путь.

Рассказ о первом периоде своего генсекства М.С. начинает с цитации своего блокнота того времени. Перед читателем открывается картина удручающей рутиннной текучки. Горбачев справедливо сетует: “Я уже начал опасаться, что выработка общей политики будет отодвинута куда-то на задний план, а генсеку придется денно и нощно выслушивать информацию и принимать оперативные решения. /.../ Между тем надо было безотлагательно заняться программой, которая остановила бы сползание страны к кризису, открыла ей перспективу”. Для тех, кто знает, что М.С. всегда без оглядки бежал от скучной рутинной работы мира деда Андрея в мир “Чисто политической работы” деда Пантелея уже понятно: предстоит “Поиск своей ниши”.

Для начала были опробованы административно-командные глупости вроде антиалкагольной кампании и госприемки. Это явно не задалось, и тогда углубив “Поиск” наш генсек наткнулся на “Гласность”. Лично для меня это было великое благо, но, рискуя снова прослыть товарищем Дмитриевым, я вынужден заявить, что горбачевская гласность была – способом бегства от рутины реальных реформ. По своей сути она ничем не отличалась от тех “кружков просвещения” и “дискуссионных клубов”, которые Горбачев создавал в своей агитпроповской молодости.

И все же почувствуем разницу. Те комсомольские приступы “гласности” были лишь локальными явлениями, призванными спровоцировать короткие вспышки “Синдрома Бобочинского” и немедленно сами собой затухали или гасились всякого рода бдительными Дмитриевыми, как только Михаил перемещался на новое место работы. Да, собственно, он и сам никогда не позволил бы той ранней “гласности” выйти из под контроля – потому что в те времена любое начальство в случае выхода дискуссии за рамки “спора о вкусах” навсегда заткнуло бы рот и “гласности”, и ее глашатаю. Он это прекрасно осознавал и потому навсегда запомнил, как в 56-м какой-то мальчишка посмел заикнуться о том, что не совсем верно сводить культуру к идеологии. М.С. тогда дал достойный отпор этому юношескому максимализму и теперь честно признается: “Но в тот момент я больше всего думал о том, что могут прикрыть дискуссионный клуб”.

Так вот, после того, как он занял высший пост в партии, “дискуссионный клуб” охватил всю страну, и закрыть его уже не мог никто, кроме, конечно, самого генсека. Но он даже не попытался cделать это, хотя очень скоро уже стало ясно, что именно гласность ставит жирный крест на самой возможности проведения реальных экономических реформ в Советском Союзе. То есть они, конечно, могли провалиться и без всякой гласности, но при ее наличии – проваливались гарантировано. Потому что нельзя до бесконечности обсуждать с больным, как и что тому надо резать. Врач должен быть диктатором, а иначе больной в процессе диспута о здоровье, может и умереть.

В 88-м экономическая реформа все-таки началась. И вскоре уже перестали работать механизмы контроля соотношения производительности труда и зарплаты, уже в тумбочках скапливались пустые рубли, уже цивилизованные кооператоры вовсю превращали безнал в наличные деньги, мощно работал печатный станок, из магазинов стали исчезать продукты первой необходимости, а в “дискуссионном клубе” обсуждался вопрос: можно ли повышать цены? И под эти разговоры в магазинах скупалось уже все на корню. М.С. сам все прекрасно понимает (по крайней мере теперь), он пишет: “В печати была поднята шумная кампания против реформы цен, как якобы противоречащей интересам народа. “Не трогать цены!” – под таким девизом зарождалась радикально-демократическая оппозиция. Ее отнюдь не смущало то обстоятельство, что этим перекрывалась дорога экономическим реформам”.

Впрочем, это был уже поздний разгул гласности, но вопрос: разве нельзя было чуточку раньше понять, что вначале железной рукой надо делать реформы, а потом уже дискутировать сколько угодно и на любые темы? Ответ на этот вопрос известен: нельзя, ибо, если бы Горбачев не опирался на народ, консерваторы смели бы его, как Хрущева, и не дали бы сделать вообще ничего. С такой незамысловатой аргументацией можно было бы и согласиться, если бы мы уже не знали, что гласность – лишь элемент “Чисто политической работы”, в которую М.С. бежал от рутины реформ, которые ему пытался навязать технократ Рыжков и другие скучные товарищи. В общем, человек делал историю. А на упреки, типа: но вы же вместе с Рыжковым еще в 84-м строили планы каких-то структурных реформ, так что же вы их не стали сразу проводить? – ответ Горбачевым дается такой: “Дело в том, что крайне тревожная экономическая ситуация, доставшаяся в наследство новому руководству, требовала срочных мер. Нам тогда казалось: вот поправим дела, вытянем на прежних подходах, а там возьмемся уже за глубокие реформы”. Типичные оправдания человека, который “Сделал ручкой” после успешного “Заезда в рай на комбайне”, каковой как раз и состоял в разработке тех самых реформ. Не до реформ нам сейчас.

Действительно, какие уж там реформы, если “Запущенный процесс” уже вовсю шел, и уже были явно заметны симптомы “Синдрома Бобчинского”. Уже стала осторожно подавать голос оппозиция в партии (а какие были дисциплинированные вчера еще люди). Вот и Рыжков с Лигачевым, сообразившие, что управляемость экономическими и социальными процессами стала падать, начинают намекать, что надо бы как-то того... А что уж тут говорить об истинных сталинистах, которые после письма Нины Андреевой (13.03.87) стали консолидироваться, все громче подавать свой отвратительный голос. В ответ наш герой успешно применял “Улыбку Иосифа”.

Новые должности

Однако тут зарыта собака: если “гласность” была элементом “Чисто политической работы”, то – кто начальник, к которому надо обращаться с “Улыбкой Иосифа” ради “Стремительного повышения”? Согласно брежневской Конституции это – Советский народ. Конечно, этот народ – сущность довольно абстрактная, но, в конце концов, М.С. был воспитан на советских мифах, а потому весьма уважал “общность людей, возникшую в СССР на основе победы социализма” и представленную в лице Советов, руководимых партией. Вот и стал он ездить по стране, общаться с советскими людьми и демонстрировать им свою “Улыбку”. Товарищи дмитриевы, конечно, ворчали, иногда даже жаловались, но – что они могли сделать? Народу нравился Горби.

Что было обидно, так это то, что вся эта блестящая “Чисто политическая работа” не могла привести к новым карьерным шагам. М.С. не мог просто так получить от народа новую, более высокую должность. Ее ведь даже не существовало в природе, карьерная лестница кончилась... Однако новую должность можно было учредить. И генсек приступил к Политической реформе. Вначале нужно было создать Съезд народных депутатов СССР, новый высший государственный орган, который уже мог Горбачева повысить, сделать Председателем Верховного Совета. При условии, что М.С. остается генсеком, это вполне заметное повышение. Разумеется весь этот процесс, начавшийся с подготовки Х!Х партийной конференции, был “Заездом в рай на комбайне” под лозунгом “Вся власть Советам” и – со всеми вытекающими отсюда последствиями: авторитет Горби (в стране и в мире) рос, а экономика рушилась.

Тем не менее в мае 89-го цель была достигнута, повышение состоялось. Что делает новоиспеченный председатель уже не президиума, а всего Верхсовета? Естественно, приступает к “Поиску своей роли”. Находит не сразу: “Каюсь, не сразу пришел я к мысли о необходимости увенчать нашу новую политическую структуру должностью президента”. Поначалу-то он думал, что “будет работать над законами вместе с депутатами, глубже сознавать свою ответственность перед народными избранниками”.

“Но, увы, буквально через несколько месяцев я убедился, что допустил ошибку. Исправно просидев на первой сессии Верховного Совета на председательском кресле, старательно вникая во все детали процедуры, регламента, работы комитетов и комиссий, понял, что просто невозможно физически сочетать непосредственное руководство парламентом с другими функциями”. Еще бы, ведь это рутина, забирающая у человека уйму времени.

Но кроме того, что парламентская работа рутинна, М.С. понял еще две важные вещи: во-первых, “что законодательная и исполнительная власти требуют разных подходов” (своевременное открытие), а во-вторых, что народу нужна достойная замена власти Политбюро и генсека (“То, что этот авторитетный источник власти, который и почитали и которого страшились, как бы иссяк, сразу же отразилось на государственной дисциплине”). Ну что ж, это очень серьезные соображения, и, вы знаете, они но вполне годятся для обоснования необходимости нового “Заезда а рай на комбайне”, в результате которого наш герой становится уже президентом. Когда на Съезде обсуждалась кандидатура М.С. на пост президента, калмыкский акын Давид Кугультинов, агитируя за нашего кандидата, очень точно сказал: “Михаил Сергеевич помнит еще, что такое штурвал комбайна”. О, вещая душа поэта!

...Вместе с учреждением президентства в Конституцию была внесена поправка, фактически отменяющая руководящую роль партии (что до сих пор отдается болью в сердцах истинных коммунистов), но это как раз совсем не беда. Беда в том, что введение президентского поста не укрепило центральную власть, а напротив ослабило ее, дало новый толчок процессам дезинтеграции. В частности еще во время обсуждения горбачевского президентства Нарсултан Назарбаев недвусмысленно высказался за применение модели президентской власти в республиках. М.С. комментирует: “Иными словами, в республиках молниеносно уловили, что центральная власть укрепляется, и, не желая поступаться обретенной самостоятельностью, решили воспользоваться моментом, чтобы на всякий случай обезопасить себя”. И в связи с этим называет Назарбаева “хитрым”.

Ну какая уж тут хитрость. Естественное поведение политика, почувствовавшего солоноватый вкус власти на своих губах и боящегося, что его оторвут от артерии. А вот М.С. что-то стал сдавать, заигрался, недооценивает партнеров: “Не буду скрывать, в мои расчеты, конечно же, не входило создание президентских постов в союзных республиках. Это наполовину обесценивало все приобретения, которые мы связывали с повышением авторитета центральной власти. Соглашаясь дать Москве дополнительные прерогативы, республики тут же требовали “своей доли”. Но делать было нечего. Попытка оспаривать разумность такого подхода могла лишь возбудить страсти и привести к тому, что изменения в Конституции не получили бы требуемого квалифицированного большинства”.

То есть – М.С. так хотел стать президентом, что даже не подумал о последствиях этого карьерного шага для себя и для государства во главе которого стоял. И даже после того, как ему объяснили, чем дело пахнет, не отступил. До него вообще как-то не доходило, что его детские игры в создание все новых должностей, которые он хотел заполнять собой, опасны, что безумные попытки продолжения карьеры за последней существующей в стране карьерной ступенькой может привести только к сверзанию в пропасть с вершины кончившейся карьерной лестницы.

Самое ужасное здесь все-таки то, что он вначале делал шаг на новую шаткую конструкцию и только потом начинал оглядываться: куда это он попал? Вы только послушайте этот плач: “Приняв правильное решение о введении института президентства, мы, по сути дела, остановились на этой начальной стадии, не продумали вопросы до конца. Ведь достаточно широкие права были и у Председателя Верховного Совета /.../. А плюсы президентской системы, и значительные, могли обнаружиться при условии создания соответствующего механизма. Здесь мы действительно заколебались, действовали непоследовательно”. Понятно? Он сперва добился для себя должности президента, а потом уже стал думать, чем займется на этом посту. Будет, конечно, “искать свою роль”.

Но тут особенно долго искать не пришлось. Роль ему четко наметил Нарсултан Абишевич еще до избрания. Из слов будущего президента Казахстана о президентской модели в республиках с неизбежностью рока вытекал раздрай, который вот-вот начнется. Задним умом Горбачев это понял прекрасно. Назвав мелкие причины неэффективности своего президентства М.С. переходит к главному: “И колебания со статусом правительства, и недоработки с судебной властью не идут, конечно, ни в какое сравнение с тем, что явилось главной причиной низкой эффективности президентской системы. Это, как я уже говорил, развернувшийся сразу же после принятия верховным Советом России Декларации независимости парад суверенитетов. За ним последовала так называемая война законов. /.../ Центральная власть кардинально подрывалась”.

Значит, на очереди борьба за заключение нового Союзного договора, еще одна радикальная смена всей государственной структуры.

Борьба с вурдалаком

“Парад суверенитетов”, как известно, открыла Россия. 30.05.90 Ельцин был избран председателем Верховного Совета РСФСР, а 12.06 была принята Декларация о суверенитете России. Отсюда все и пошло, хотя, конечно, все необходимые предпосылки для этого парада создал М.С.

О том, что собой представляет Борис Николаевич и в чем его нечеловеческая разрушительная сила, я уже подробно писал в “НГ” (см. “Ельцинская трехходовка” 3.04.97 и “Президентствующий коловорот” 12.09.98). Здесь стоит только добавить, что выращен этот демократический монстр был руками нашего героя. Начать с того, что М.С. хоть и плохо, но представлял себе его задатки, и если бы проводил рациональную кадровую политику, а не играл в свой “Рассадник кадров”, не должен был бы выдвигать такого человека. Вот Рыжков, который знал Ельцина по Свердловску, сразу сказал: “Наберетесь вы с ним горя”. Но Лигачев, который на первых порах был у Горбачева садоводом кадров, съездив в Свердловск, доложил: “Сложилось мнение, что Ельцин – тот человек, который нам нужен”.

Это – смотря для чего. Если делать какие-то реальные дела, то Ельцин с его характером человека, который периодически совершает разрушительные действия ради того, чтобы потом набирать очки, преодолевая тяжкие последствия этих действий, вовсе не нужен, ибо – будет только болтаться под ногами и мешать. А если играть в карьерные игры, Ельцин очень даже может пригодится – для грядущих конфликтов. В общем, М.С. брал будущего президента России в Москву как мальчика для битья, как некоего карманного товарища Дмитриева, которого можно будет использовать для создания “Синдрома Бобчинского”. Кто же знал, что этот “мальчик” окажется таким вурдалаком.

Конечно, это можно было понять уже после выступления Бориса Николаевича на Октябрьском Пленуме ЦК 87-го года, когда тот устроил истерику по поводу того, что “у него не получается работа в Политбюро” и попросил “освободить его от обязанностей кандидата в члены Политбюро и должности первого секретаря МГК”. Что разумно сделать в такой ситуации? Немедленно “освободить” и отправить послом в какой-нибудь в Верхнюю Вольту, где смутьян в жарком климате через год обязательно сопьется и будет устраивать истерики уже только членам семьи (в узком смысле). Что делает Горбачев? Позволяет своим присным топтать будущего героя свободной России, а потом оставляет в Москве на министерской должности.

Этого нельзя понять, если не предположить, что Горбачеву нужен был человек, с которым он мог бы в дальнейшем успешно конфликтовать. У него была потребность запускать механизмы “Атаки слабой позиции”, но не было в тот момент для этого никакой возможности. Он был высшим партийным (а заодно и государственным) функционером, и все вокруг (даже недовольные его политикой) почтительно смотрели ему в рот. Ну как с такими поконфликтуешь? Поскольку отчитывание подчиненных – это никакая не “Атака”, пришлось создавать достойного спаринг-партнера своими руками. Генсек выбрал Ельцина из-за того, что тот сумел доставить ему несколько неприятных минут на Октябрьском Пленуме и обещал (всем своим видом) доставить много волнений в будущем. Сам М.С. объясняет дело иначе: “Не в моем характере расправляться с людьми, да это и противоречило бы духу отношений, которые я стремился внедрить в партию”.

Такие наивные объяснения пренебрежения элементарными правилами “техники безопасности” годятся, конечно, для “Пионерской зорьки”. Для нас же они – лишнее подтверждение того, что человек склонен впадать в детство. Мы уже знаем, что в отсутствие реального начальства М.С. назначил своим начальником народ в лице его представительных органов. В такой ситуации партия (от которой наш герой все же как-то зависел) оказывалась “начальником в слабой позиции”. И тут открывались прекрасные возможности для “Атак”, которые он и стал с некоторых пор проводить. Но кроме того, создавая Ельцина как оппозиционера, Горбачев фактически создавал еще одного “начальника в слабой позиции”. Вскоре уже обиженный Ельцин станет знаменем так называемых демократических сил, и продвижение Горбачева на вновь создаваемые им посты будет в какой-то степени зависеть от них. С этими силами так или иначе придется конфликтовать на глазах у высшего органа государственной власти (Съезда) и от этих конфликтов будет зависеть виртуальная карьера М.С. Попеременно “Атакуя”, то “слабую позицию” партийных консерваторов, то “слабую позицию” демократов, наш герой, лавируя, будет добиваться своих целей. Съезд будет совершать свои “Неожиданные назначения”.

К 91-му все окончательно прояснилось. Вполне оформились две группировки, два “фланга”, как говорит Горбачев, считающий, что сам он “занял центристскую позицию”. Вот его анализ задним числом ситуации зимы 91-го: “Уже тогда оба эти фланга начали осуществлять свою далеко рассчитанную стратегию: один – развал Советского Союза, другой – восстановление сверхцентрализованного унитарного государства. В феврале, по позднейшему признанию С. Шушкевича, был разработан договор-“заготовка”, который послужил основой документа, принятого через несколько месяцев в Беловежской пуще. И тогда же, в феврале, А.И. Тизяков начиняет сочинять проекты документов о введении чрезвычайного положения. Две группы заговорщиков вели подкоп под Кремль, стараясь опередить друг друга”.

Таким образом, названы две инстанции, с которыми М.С. конфликтует, “две группы заговорщиков”, которые “вели подкоп” под него. И соответственно, налицо два процесса, два разных конфликта, две раздельных “Атаки слабой позиции”. Конфликт с Ельциным, начавшийся как вздоры с товарищем Дмириевым, к 91-му году превратился в конфликт с силами, которые вели Советский Союз к развалу (именно так понимает дело М.С. и так формулирует). Начальником “в сильной позиции”, которому наш герой апеллирует в этом конфликте, оказывается весь Советский народ (уже даже не Съезд). Конфликтуя у него на глазах с радикал-демократами (всех национальностей, а Ельцин только их лицо и голос для россиян), ведущими к расчленению Союза, Горбачев берет курс на общенародный референдум в надежде на то, что народ поддержит и тем самым как бы повысит статус союзного президента.

“Ельцин и его сторонники понимали, что позитивный исход референдума укрепит положение союзного центра, – говорит Горбачев, – даст президенту СССР правовые и моральные основания для продолжения курса на сохранение и преобразование союзного государства. Это, естественно, шло вразрез с их планами, угрожало надолго отложить, если не вовсе перечеркнуть, возможность захвата власти в стране. Отсюда – буквально ярость, с какой наши радикалы набросились на референдум”. Действительно, когда на !V Съезде советов (декабрь 90-го) депутаты все-таки проголосовали за проведение референдума, Ельцин “даже от злости бросил наушники” на стол. Потому что (комментирует М.С.) он “считал, что Горбачев таким образом “перехитрил”, наберет себе “очки”, а в итоге его честолюбивые планы будут перечеркнуты”.

“Наберет себе “очки” – это абсолютно точное описание сути процессов, проходивших тогда. Все политические игроки занимались именно “набиранием очков”, и никто не собирался принимать “волеизлияние народа” как абсолютное руководство к действию. Это была карьерная игра с виртуальными начальством, народом (все игроки были партийными функционерами, “слугами народа”, но никто из них, конечно, не принимал эту службу всерьез), на пожелания которого можно ссылаться, а можно и пренебрегать ими в случае необходимости. Вот почему “волеизлияние народа” было похерено сепаратистами через несколько месяцев после референдума. И вот почему вопросы референдума были составлены противоречиво: одновременно и сохранение СССР, и его обновление, превращение в федерацию. Противники Горбачева говорили, что вопросы сформулированы так специально для того, чтобы обмануть народ. М.С. клялся (и продолжает клясться), что это не так: “Упоминание об СССР не содержит в себе никакого подвоха, никакой задней мысли. Это очевидно из того, что к тому времени был готов проект договора о Союзе суверенных государств. С другой стороны, отвечая на вопросы о сохранении Союза, граждане должны были, конечно, иметь ввиду, что речь идет не о старом, а о новом, преображенном, подлинно федеративном союзном государстве”.

Действительно, проект “Договора о союзе суверенных республик” был опубликован за неделю (9.03.91) до референдума (17.03), но ведь договор-то в конце концов (в Новоогаревском процессе) переписали до неузнаваемости – так что опубликованный проект был просто филькиной грамотой. Не знаю, но по-моему голосовать можно только за то, что ты четко знаешь и ясно понимаешь, а не за какие-то смутные проекты, прикрывающие карьерные игры партийных демагогов, льстивших Советскому народу, который, увы, с удовольствием играл роль большого начальника, пребывающего в состоянии маразма (что-то вроде Черненко в период его полусознательного генсекства).

Разумеется, надо иметь ввиду, что всякая “Атака слабой позиции” двусторонний процесс. Твой противник ведь тоже атакует. Собственно говоря, он сам первый вступает в атаку и в классическом случае (вспомните стычку с Косыгиным) как бы вынуждает будущего победителя “Ожидающего повода” применить прием “Нет, я вам все же скажу” и так далее. Сейчас мы разбираем случай отнюдь не классический, ибо начальство, от которого зависит “Неожиданное назначение” виртуально. И соответственно – довольно виртуальны все победы и все назначения. И тем не менее горбачевская “Атака” развивалась по всем правилам искусства. Вот некоторые ее этапы.

В декабре 90-го на 4-м Съезде нардепов СССР Горбачев спровоцировал (“Докажи готовность”) Ельцина и его присных всякими нововведениями (тогда как раз вице-президентом стал Янаев, Шеварнадзе в ушел в отставку, предупредив об опасности наступления диктатуры, и было решено провести референдум о сохранении Союза). К этим вызовам на конфликт чуть позже прибавилось кровопролитие в Литве. Естественно, Ельцин и прочие сепаратисты не могли смолчать. Горбачеву оставалось только “Ожидать повода” для “Нет, я вам все же скажу”. И он получил его. Ельцин стал делать заявления, от которых у здравомыслящих людей уже тогда возникли сомнения в его вменяемости. В частности 14.01.91 он дал пресс-конференцию по итогам своего вояжа в город Таллинн, на которой в частности заявил, что “защитить суверенитет без российской армии нам, видимо, не удастся”. Естественно, уже на другой день на заседании Верховного Совета СССР М.С. просто вынужден был осудить это заявление.

Дальше обмены ударами продолжались уже регулярно. Горбачев вспоминает: “Одна за другой проводились прицельные атаки по центру, и нет никаких сомнений, что существовал стратегический план компании. Вместо того, чтобы заниматься насущными проблемами /.../ приходилось все чаще вступать в изнуряющую борьбу с “демократической” оппозицией”. Конечно, горбачевские ответы (“Нет, я вам все же скажу”) были очень достойными, но в целом эта борьба становилась все более разрушительной. Ибо – неизбежно захватывала все более широкие массы трудящихся, которые уже не только следили за борьбой двух титанов, но и участвовали в ней. Например, в самый день публикации проекта союзного договора (9.03.91) Ельцин выступил в Доме кино и призвал “объявить войну руководству страны, которое ведет нас в болото”, а на следующий день в Москве состоялся грандиозный (300 тысяч участников) митинг в поддержку Ельцина, бастующих шахтеров и суверенитета России. Хорошо, что близился референдум, на котором 76% населения страны поддержали Горбачева, сказали Союзу “да”.

Запад как дедушка

Что касается конфликта с партийными консерваторами, то это изначально был конфликт с теми, кто хотел, чтобы СССР был великой державой, которую скрепляет КПСС. Если рассматривать этот конфликт как “Атаку слабой позиции”, то начальником в “сильной позиции” для М.С. был несомненно Запад. В его глазах каждая стычка с консерваторами (у них “слабая позиция”) увеличивала авторитет нашего героя.

Вообще, на Запад Горбачев изначально возлагал большие надежды. Но, к сожалению, его поведение по отношению к Западу далеко не всегда было поведением взрослого человека, понимающего, чего он добивается. Взрослый человек не сдаст вдруг, ни с того ни сего, всех позиций, завоеванных кровью и трудом нескольких поколений, только из-за того, что его напугали каким-то мифическим ядерным зонтиком СОИ. Не отдаст богатства (имущество, влияние, территории), которые ему доверены в управление, только потому, что его обаяли разговорами о каких-то общечеловеческих ценностях. Взрослый человек, как минимум, постарается выторговать за богатства, которые приходится отдавать, что-нибудь эквивалентно ценное.

Впрочем, что уж тут говорить об эквивалентном обмене, если наш герой заискивал перед Западом в надежде найти поддержку своих виртуальных карьерных устремлениях. Запад изначально (еще когда не будучи генсеком М.С. ездил в Англию демонстрировать “Улыбку Иосифа” госпоже Тетчер) был для него тем “начальником”, который должен был помочь шагнуть дальше (куда конкретно, неясно, но ясно, что в мир деда Пантелея). С Западом у него было несколько “Общих проектов” (самые крупные – разоружение СССР и объединение Германии), он постоянно “Апеллировал к дедушке” – то к Рейгану, то к Колю, то еще к кому-то (вообще-то эти дела надо разбирать конкретно, но сейчас нет места и времени вдаваться в детали). Короче говоря, взаимодействуя с Западом, Горбачев осуществлял “Заезд в рай на комбайне”, а “идеей-толкачем” этого “Заезда” было “новое мышление”. Буквально так и называлась горбачевская книжка “Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира” (то есть по структуре заголовка нашей стране предлагалась “перестройка”, а миру “новое мышление”).

К сожалению в этом “Заезде” было слишком мало “Сотрудничества со взрослым”. Будучи главным начальником в стране, наш герой склонен был пренебрегать советами профессионалов. Почитайте, например, воспоминания Анатолия Добрынина или Валентина Фалина, там есть душераздирающие эпизоды “забывчивости” и “невнимательности” президента, готового, не думая о последствиях, по-детски отдать все. Даже то, о чем не просили. Уничтожить оперативные ракеты повышенной дальности? – да пожалуйста. Сдать ГДР? – да берите без всяких условий... Лишь бы понравиться очередному “дедушке”. А “дедушка”, не очень склонный к сантиментам, только чесал себе репу и думал: что за подвох кроется в этих беспричинных бессмысленных сдачах?

В прочем, к 91-му году западные политики уже могли разговаривать с Горбачевым не то, чтобы свысока, но – требовательно. Вот, скажем, накануне референдума в Москву приехал Бейкер и стал выражать опасения. “Сейчас нередко утверждают, – сказал он, – что политика президента Горбачев шагнула вправо. Говорят, что вы изменили курс. Должен сказать откровенно, иногда и у нас возникает беспокойство, когда мы видим некоторые признаки, особенно в области оганичения вооружений”.

Это голос большого начальника, удивленного тем, что его протеже ведет себя недостаточно активно по отношению к консерваторам. Ну а как иначе может вести себя наш герой, если ему надо получить одобрение Советского народа и отбиться от атак радикалов? Вот он и начинает объяснять американскому госсекретарю, что в нынешней обстановке “требуется огромный запас сил, веры, убежденности, чтобы удержать ситуацию. Требуется и определенное тактическое маневрирование”. А Бейкер, знай свое, напирает на экономику: “Нам кажется, что здесь движение идет не в том русле”. Ну как до него донести, что не все так просто, что Советский народ не приемлет всякого рода “спекуляций”, которые у них в США “считается законным бизнесом”? Но приходится как-то выкручиваться объяснять: “Когда я встречаюсь с рабочими, они обязательно меня спрашивают: “Почему мы развели у себя все это? Почему подобные дельцы не в тюрьме?”.

Бедный Горби, ему приходилось оправдываться. И выслушивать наставления этих басурман. А все ради виртуальной поддержки, ради того, чтобы попасть в их буржуйскую “семерку” (Лондонский саммит пройдет в середине июня и там М.С. будет блистать), ради того, наконец, чтоб войти в историю. Бейкер, собственно, этим великим “повышением” и соблазняет нашего президента: “Недавно я говорил с президентом Бушем, и мы оба пришли к выводу, что ваше место в истории обеспечено, если не измените своего курса. Все ваши колоссальные достижения будут навечно вписаны в историю, если курс не будет повернут вспять. И это – одна из основных причин, почему мы считаем, что такого поворота не будет”. Представляете, дедушка может стереть малыша со скрижалей истории, а может – оставить, если малыш поведет себя правильно. Как тут не задуматься о своем поведении.

Отождествление с дедом

Так вот, 91-й год шел у президента под знаком конфликтов с демократами и консерваторами, “слабые позиции”, которых М.С. поочередно “Атаковал”, ради того, чтобы добиться благосклонности соответственно – Советского народа и Запада. Но в том-то и фокус, что ни Советский народ как таковой, ни Запад как некое собирательное понятие не могут быть реальным начальством, способным приласкать и повысить. И народу, и Западу можно сколько угодно “Демонстрировать горе”, но при всем сочувствии к огорченному они не могут поднять нашего героя уже ни на ступеньку вверх. То есть Советский народ мог бы повысить его легитимность путем всенародных выборов (которых М.С. боялся), а Запад – путем оккупации страны (чего никто бы не допустил). Остается только моральная поддержка с обеих начальственных сторон.

Но это еще полбеды. Хуже то, что при полной бесполезности горбачевских “Атак”, они были еще совершенно разрушительны для М.С., поскольку в результате именно он оказывался полем на котором сталкивались демократы и консерваторы. Дело в том, что успешная “Атака” одной из “слабых позиций” немедленно оборачивал поражением в параллельном конфликте. “Атакуя” Ельцина и таким образом вырастая в глазах тех, кто за Союз (в сущности – Советского народа, поскольку это не нумерологическое понятие, а скорее – мистическое), М.С. терял очки в другой иерархии, где начальством был Запад. А с другой стороны, “Атакуя” партийных консерваторов и вырастая в глазах западного начальства, М.С. терял очки в глазах Советского народа. И в результате этих двойных атак, одерживая там и там временные тактические победы, Горбачев проигрывал стратегически на обоих направлениях, терял один за другим последние рычаги управления страной. И дело уже шло к окончательной потере власти.

Собственно говоря, Новоогаревский процесс, который наш герой инициировал и в который он углубился с конца апреля, был процессом постепенного мирного изъятия из рук Горбачева властных полномочий. Потому-то даже Ельцин, пойдя на эти переговоры, фактически прекратил свои острые наскоки. В своей книге “Записки президента” Борис Николаевич достаточно цинично анализирует положение Горбачева во время работы на Союзным договором.

Вот цитата: “Происходила вещь вроде бы нестерпимая для такого человека, как Горбачев: ограничение власти”. Ну, насчет “нестерпимости” он, конечно, загнул, но вот дальше: “Во-первых, внешне он шел как бы во главе этого процесса, сохраняя “отцовскую” позицию, инициативу и лидерство – по крайней мере, в глазах общественного мнения. Никто не посягал на стратегическую роль Президента Союза: все глобальные вопросы внешней политики, обороны, большая часть финансовой системы оставались за ним”. Это очень точно, все это было важно М.С. Далее: “Во вторых, с Горбачева разом снималась ответственность за национальные конфликты! Вернее изменялась его роль в распутывании этих безумных кровавых клубков – из “человека с ружьем” он сразу превращался в миротворца, в третейского судью”. Тоже правильно, ведь это была бы “Чисто политическая работа”, к которой М.С. всю жизнь неуклонно стремился. И последнее: “В-третьих, ему нравилась беспрецедентная в мировой практике роль: руководителя не одного, а множества демократических государств. Это был очень хороший полигон для гибкого вхождения в роль мирового лидера”. Точней и не скажешь о человеке, который шаг за шагом выстраивает для себя все новые карьерные ступеньки.

Но именно благодаря этому искусному строительству в пустоте, наш герой и терял власть. Рано или поздно он должен был сверзнуться в карьерную пропасть. По свидетельству Ельцина в последний день Новогаревских посиделок размякший Горбачев даже сказал ему как бы советуясь: “А может быть, мне пойти на всенародные выборы?” Поскольку на этих выборах ему уже ничего не светило, можно рассматривать этот вопрос как размышление вслух: а не отказаться ли мне вообще от власти. Ведь действительно: СССР так или иначе распадался, рано или поздно все равно случилось бы что-нибудь вроде Беловежского путча. Предвидя это, гекачеписты и пошли на свою авантюру, которая обернулась быстрым развалом Союза. Но как раз полный крах дурацкого путча ГКЧП и подтверждает, что развал Союза был предрешен. Ну, может быть, этот развал без янаевской братии случился бы не так быстро, может быть подлилась бы еще агония империи... Но можно ли сомневается в том, что после подписания Союзного договора, уже 21 августа Горбачев занялся бы опять “Поиском своей ниши”?

И вот тут пора прояснить один странный момент: почему М.С., которого неоднократно предупреждали о возможности отстранения от власти (в частности, Буш предупреждал), повел себя столь беспечно, если не сказать – провокативно? Уехал в Крым перед подписанием документа, который менял самую основу государственного устройства? Это что – просто глупость? Или – что-то другое?

Нет, это не просто глупость. Это – буквально то, к чему человек стремился всю свою жизнь. Полное отождествление с дедом. Мы ведь знаем, что М.С. всегда бежал из мира деда Андрея в мир деда Пантелея. Потому он и сделал столь блестящую карьеру. Все три его карьерные технологии – стремление добиться внимания и поощрения старших при помощи Чисто политической работы”, активный конфликт с миром деда Андрея в “Атаке слабой позиции” и тщательная подготовка побега в “Заезде в рай на комбайне” – это три вариации одной и той же темы: бегства в мир Пантелея Ефимовича Гопкало и утверждения себя в нем в качестве “вылитого деда”. Или – “главного”.

Но давайте вспомним и то, чем закончилось пребывание ребенка в прекрасном дедовском доме. Шоком от ареста товарища Гопкало это закончилось. Так вот: внук, который всерьез стремится отождествиться с дедушкой, должен добиваться для себя и ареста. А как же иначе? Какое же это, простите, отождествление, если дед посидел в тюрьме, а ты – нет? Какой же ты к чертовой матери “вылитый дед”, если все только играешь в карьерные игры, а главного, того, что является венцом твоей жизни в дедовском доме, не испытал? Таким образом: подлинной вершиной карьеры нашего героя должно было стать не какое-то там генсекство или президентство, но – арест на Форосе. Пусть даже и символический, и скоротечный, но – именно арест.

С тех пор, как Горбачев стал генеральным секретарем ЦК КПСС, он к этому шел неуклонно. И вот 19.08.91 достиг своей сокровенной цели. Я уже устал повторять: все, что связано с карьерой, относится у Горбачева к области бессознательного. Так что форосский арест был для него “неожиданным” в самом полном смысле этого слова. Все остальное – скучные детали низвержения с вершины. Но запомним: Михаил Горбачев навсегда останется президентом несуществующей больше страны.

В заключение должен сказать: что бы в данном тексте ни писалось о Горбачеве, в какие бы дебри ни заводила нас необходимость анализа, как бы, может быть, ни было обидно все вышеизложенное его герою, но – лично я искренне люблю Михаила Сергеевича как человека желавшего блага, сочувствую ему как ребенку, попавшему на минное поле, уважаю его за взрослое мужество, с которым он пытался спасти не подлежащее разрушению, и по гроб жизни буду ему благодарен за то, что он, пусть и невольно, избавил нас всех от той безысходной чумы, в болезнетворных миазмах которой мы вынуждены были прозябать.

Ставропольские женщины
проголосуй за самую красивую

Телефоны агропредприятий Ставрополья

Книгу можно купить, телефон (8652) 94-14-56

[ Главная ] [ Начало рубрики ]