Я ответил: "Стена может исчезнуть, когда отпадут предпосылки, которые ее породили. Не вижу тут большой проблемы".

Вскоре после моего визита события стали разворачиваться с невероятной, казалось, быстротой.

К осени германский вопрос стал, по сути, ключевым в нашей внешней политике. Хочу изложить свои принципиальные подходы к решению германского вопроса, которые и определили все дальнейшее мое поведение в реальном процессе воссоединения.

Они таковы:

Моральный. Я считал недопустимым с нравственной точки зрения бесконечно навязывать немцам раскол нации, взваливая на все новые поколения вину за прошлое.

Политический. Помешать стремлению немцев к воссоединению можно, лишь приведя в действие размещенные в ГДР советские войска. Это означало бы полный крах всех усилий по прекращению холодной войны и гонки ядерных вооружений. Это был бы непоправимый удар и по всей политике перестройки в моей собственной стране, катастрофическая ее дискредитация в глазах всего мира.

Стратегический. Применение силы против населения ГДР и подавление общенародного демократического стремления к воссоединению надолго бы отравило отношения между нашими народами, между Германией и Россией, несло бы неисчислимые потери национальным интересам самой России, не говоря уже о том, что похоронены были бы всякие надежды на общеевропейский процесс в демократическом, равноправном русле.

Главные мои заботы в начавшемся процессе были таковы:

- не допустить, чтобы порыв немцев к единству сорвал международные усилия по ликвидации холодной войны; поэтому все должно идти постепенно;

- немцы имеют право на решение своей собственной национальной судьбы, но с учетом интересов соседей;

- сила или угроза силой в любой форме должна быть исключена.

В сентябре встал вопрос о моей поездке в Берлин на празднование 40-летия образования ГДР. Обстановка в республике была уже сильно разогрета.

Тему союзнических и межпартийных отношений в контексте нового мышления и отказа от "доктрины Брежнева" я не раз при встречах обсуждал с Эрихом Хонеккером. Знал при этом, как он неприязненно относится к перестройке и подозрительно ко мне лично, знал, что он замыслил в качестве "истинного представителя родины марксизма" возглавить ортодоксальную оппозицию Горбачеву в социалистическом содружестве. Говорил ему, что перестройка в нашей стране нужна нам. Если вы хотите проводить реформы - делайте это сами. Команд мы не даем никому, никому перестройку не навязываем. Говорил я Хонеккеру и об опасности отставания от требований жизни. Но подавал это в форме выводов из нашего собственного опыта, а у ГДР, мол, свое руководство и т.д. Я как бы предлагал ему ключ от двери назревших в ГДР преобразований. Он воспринимал мои намеки с каменным лицом, с подобающей своему имиджу самоуверенностью. Ведь не раз в своем кругу он говорил, что перестройку в ГДР они уже провели, понимая при этом свое нахождение на посту Первого секретаря СЕПГ после Ульбрихта.

На этот раз, в этой своей последней поездке в ГДР, я говорил "с нажимом" о нашей перестройке, об ее уроках. Однако опять же, ссылаясь на свой опыт, решил сказать прямо: тот, кто отстает в политике, - проигрывает. На закрытой встрече со всем руководством СЕПГ я говорил об этом уже почти открытым текстом. Смысл поняли все, кроме самого Хонеккера, который сделал выводы, прямо противоположные тому, какие следовало бы.

В Берлине я, что называется, кожей ощутил напряженность в республике, недовольство режимом, особенно, когда стоял рядом с Хонеккером на праздничной трибуне и мимо шли тысячи берлинцев и приехавших в столицу из других городов. Я был поражен энтузиазмом, демонстрацией солидарности с перестройкой и одновременно явным пренебрежением к Хонеккеру, с которым я стоял рядом на трибуне.

Поэтому, когда до сих пор пишут и говорят, будто падение Берлинской стены для меня, для советского руководства было неожиданностью, будто в Москве оно вызвало чуть ли не шок, неправда. Ничего подобного: мы были готовы к такому развитию событий.

18 октября был отстранен Хонеккер. 9 ноября пала Берлинская стена.

Каковы были мои действия в этой обстановке?

11 октября я разговаривал по телефону с канцлером.

"Коль. Хотел бы заверить Вас, что ФРГ ни в коей мере не заинтересована в дестабилизации ГДР, не желает ей плохого. Мы надеемся, что развитие там не выйдет из-под контроля, что эмоции последнего времени улягутся.

Единственное, чего нам хочется, - это то, чтобы ГДР присоединилась к вашему курсу, курсу прогрессивных реформ и преобразований. События последнего времени подтверждают, что ГДР уже созрела для этого. Что касается ее населения, то мы за то, чтобы жители ГДР оставались у себя дома. Мы не собираемся их будоражить, склонять к каким-то действиям, за которые нас потом стали бы упрекать.

Горбачев. Очень важно слышать такие высказывания из уст федерального канцлера ФРГ. Надеюсь, что эти слова не будут расходиться с делами.

Коль. Можете в этом не сомневаться".

С Кренцом, который заменил Хонеккера в его прежних структурах ГДР, я встречался за неделю до падения Стены. Мы исходили еще из того, что вопрос объединения Германии "пока неактуален", "не стоит в повестке дня", так и было сказано. Мы вели переговоры о продолжении и интенсификации отношений между нашими двумя государствами, рассчитывая лишь на серьезные внутренние демократические преобразования в ГДР.

Но история, "сорвавшись с заклепок", несла нас в своем стремительном потоке.

Новые руководители республики во главе с Модровым, который 13 ноября стал председателем правительства, пытались оказывать сдерживающее влияние на развернувшиеся процессы. В своем правительственном заявлении он назвал "нереальными и опасными рассуждения насчет воссоединения".

Однако по ту сторону канцлер Коль, вопреки своим обещаниям мне, вопреки тому, что мы договорились исходить из концепции постепенного сближения двух германских государств, решил оседлать процесс и использовать события в избирательных целях (предстояли весной выборы в бундестаг).

Процитирую наш телефонный разговор с Колем через пару дней после падения Стены (11 ноября 1989 года).

" - Всякие перемены, - говорил я, - это определенного рода нестабильность. Поэтому, когда я говорю о сохранении стабильности, имею в виду, чтобы мы со всех сторон делали продуманные шаги по отношению друг к другу.

...Мне думается, в настоящее время происходит исторический поворот к другим отношениям, к другому миру. И нам не следовало бы неуклюжими действиями допустить нанесение вреда такому повороту. Форсирование событий подтолкнет развитие к непредсказуемому ходу, к хаосу... Я надеюсь, Вы используете Ваш авторитет, политический вес и влияние для того, чтобы и других удерживать в рамках, адекватных времени и его требованиям.

Коль. Г-н Генеральный секретарь, только что завершилось заседание правительства ФРГ. Если бы Вы на нем присутствовали. Вы бы, возможно, удивились, как совпадают наши оценки. Этот исторический час требует соответствующей реакции, исторических решений... Хотел бы заверить Вас, что я особенно остро осознаю свою ответственность".

Однако без малого через три недели канцлер неожиданно выступил в бундестаге со своими "десятью пунктами". Впечатление, какое они произвели на меня, лучше всего отразила моя беседа с Геншером в Москве 5 декабря 1989 года.

С самого начала я предупредил своего друга, что разговор предстоит серьезный и я не склонен щадить собеседника. Я сказал, что не могу понять федерального канцлера Коля, выступившего со своими десятью пунктами. Следует прямо заявить: это ультимативные требования.

Я возмутился тем, что после того, как у меня с канцлером совсем недавно состоялся конструктивный, позитивный обмен мнениями и мы договорились по всем основополагающим вопросам, вдруг такой ход!

" -...Или федеральному канцлеру все это уже не нужно? - продолжал я. - Он, видимо, уже считает, что играет его музыка, и он начал под нее маршировать... Коль заверил меня, что ФРГ не хочет дестабилизации обстановки в ГДР, будет действовать взвешенно. Однако практические шаги канцлера расходятся с этими его заверениями... Вчера канцлер Коль, ничтоже сумняшеся, заявил о поддержке идеи конфедерации. Что означает конфедерация? Ведь конфедерация предполагает единую оборону, единую внешнюю политику. Где же тогда окажется ФРГ - в НАТО, в Варшавском Договоре? Или, может быть, станет нейтральной? И вообще, что будет дальше? Вы все продумали? Куда тогда денутся действующие между нами договоренности? Канцлер, по сути дела, обращается с гражданами ГДР как со своими подданными", - наступал я на Геншера.

Из разговора с Геншером ясно: меня особенно заботило, чтобы воссоединительная стихия (даже в немецком ее варианте) не смела достигнутое в общеевропейском процессе, не привела бы к кровопролитию - не важно где, как и кем спровоцированному.

С этих позиций я настаивал, встречаясь с руководящими деятелями обеих Германий: не поддавайтесь эмоциям, не используйте ситуацию в узкопартийных эгоистических целях, не делайте шагов, которые могли бы привести к обвалу.

Воссоединения Германии, тем более - быстрого, не хотели и союзники ФРГ по НАТО - ни англичане, ни французы, ни итальянцы. Я понял это из бесед с Миттераном, Тэтчер, Андреотти. Об их позиции, между прочим, сообщил Джордж Буш, с которым мы встретились 2 декабря на Мальте.

* * *

Мы с Колем держали между собой постоянный контакт. События, однако, набирали скорость и остроту. Новые руководители ГДР все очевиднее не справлялись с ситуацией. 26 января 1990 года в своем кабинете в ЦК КПСС я провел узкое совещание по германскому вопросу. Пригласил Рыжкова, Шеварднадзе, Яковлева, Ахромеева, Крючкова, Фалина, Черняева, Шахназарова и сотрудника международного отдела ЦК, специалиста по Германии - Федорова. Дискуссия продолжалась около четырех часов, временами была жесткой.

Констатировали, что для проведения своей германской политики у нас в ГДР, по существу, уже нет никакой опоры, а в ФРГ мы имеем прямой выход на правительство, лично на Коля, и у нас неплохие отношения с оппозицией - СДПГ.

Встал вопрос - на кого лучше ориентироваться в наших действиях. Одни выступали за то, чтобы только на Коля-Геншера, другие предпочитали социал-демократов. Предпочтительность Коля объяснялась тем, что с ним уже налажены тесные доверительные контакты, он заинтересован в том, чтобы воссоединение было увязано с общеевропейским процессом. Кроме того, канцлер должен оглядываться на союзников по НАТО, которые могут оказывать и сдерживающее влияние.

В пользу ориентации на СДПГ особенно горячо высказывались Фалин и Федоров. Их поддерживали, правда, не очень последовательно, Яковлев и Шахназаров. Рыжков считал, что "не надо отдавать все Колю". Крючков был готов присоединиться к тому, чья возьмет, но неоднократно напоминал, ссылаясь на информацию своих людей, что СЕПГ уже нет как таковой, а государственные структуры ГДР разваливаются.

Была выдвинута идея "шестерки", то есть совещания ad hoc в составе СССР, США, Англии и Франции, то есть держав-победительниц, и двух Германий - ФРГ и ГДР, для обсуждения и решения европейских и международных проблем, которые неизбежно будут затронуты объединением Германии.

Подытоживал я наше совещание так:

- поддержать идею "6";

- ориентироваться в основном на Коля, но СДПГ не игнорировать;

- пригласить Модрова и Гизи в Москву;

- с Лондоном и Парижем держаться теснее;

- Ахромееву готовить вывод войск из ГДР, причем, как я тогда сказал, "проблема эта более внутренняя, чем внешняя: 300 тысяч военных, из них 100 тысяч офицеров с семьями. Их куда-то надо девать!".

Как видите, вопрос - соглашаться или не соглашаться на объединение - даже не возникал. Процесс этот уже приобрел неудержимую силу и сопротивляться было бессмысленно. Никому из участников совещания это не пришло в голову. Главная забота была - сохранить процесс в мирном русле и обеспечить свои интересы и всех, кто будет им затронут. Для чего - подключить, прежде всего, державы-победительницы, которые по итогам войны несли определенную ответственность за судьбы Германии.

Менее чем через неделю в Москву приехал Модров. Вот его оценка положения дел в беседе со мной один на один.

"Ситуация у нас очень сложная. Время сейчас для ГДР буквально судьбоносное. Все очевиднее глубина кризиса в стране и вина ее прежнего руководства. ...Идею существования двух немецких государств уже не поддерживает растущая часть населения ГДР."

И я, и Модров видели, что канцлер стремится воспользоваться этой ситуацией, чтобы демонстрировать себя в роли главной фигуры объединения. Однако Модров предложил затормозить процесс, используя права держав-победительниц, которым следовало бы, по его словам, договориться о партнерстве "в деле стабилизации положения". Что он имел в виду под "стабилизацией", я до сих пор не понимаю. "Торможение" процесса или наведение порядка внутри ГДР? Но тогда получалось бы, что наводить порядок он вроде бы предлагал великим державам, т.е. делать то, с чем сам он, будучи председателем правительства, не справлялся. Да и вообще, кто бы тогда в той ситуации мог бы с этим справиться? Это ведь означало бы - остановить, обуздать массовое движение, мощный порыв немцев к воссоединению?! Да еще чужими руками, с помощью внешней силы! Вот уж тогда наверняка не обошлось бы без большого кровопролития!

Словом, беседа с Модровым подтвердила, насколько своевременным было совещание в ЦК КПСС по германскому вопросу, которое я провел 26 января, и насколько правильными были выводы, к которым мы пришли.

* * *

Бейкер заявил мне от имени президента, что ни Буш, ни он, Бейкер, "не намерены извлекать односторонних преимуществ из происходящих процессов".

Потом он произнес целую мини-речь по поводу того, что нельзя допустить, чтобы Германия стала нейтральной. Главный аргумент - в этом случае немцы могут создать собственный ядерный потенциал. Другой аргумент - нейтралитет Германии ставит под вопрос присутствие Соединенных Штатов в Европе. Нейтралитет Германии разрушает механизм, обеспечивающий это присутствие, - НАТО. А ухода США не хочет никто.

Я согласился с тем, что на данном этапе военное присутствие Соединенных Штатов в Европе играет стабилизирующую роль. И СССР не выступает за вывод американских войск в контексте воссоединения Германии.

Бейкер тут же торжественно заявил мне, что - цитирую по стенограмме - "не произойдет распространения юрисдикции и военного присутствия НАТО ни на один дюйм в восточном направлении... Мы считаем, что консультации и обсуждения в рамках механизма "2+4" должны дать гарантии, что объединение Германии не приведет к распространению военной организации НАТО на Восток". А буквально на другой день такую же позицию заявил канцлер Коль. Кстати, обещания эти были выполнены: до тех пор, пока наши войска находились в Восточной Германии, никакого распространения военного присутствия НАТО в восточном направлении не произошло.

В связи с расширением НАТО меня нередко спрашивают: не является ли просчетом советского руководства того времени то, что оно вопрос о недопущении расширения НАТО на Восток не включило в подписанные тогда соглашения? Такая постановка с нашей стороны была бы просто абсурдной. Если наше требование о недопущении размещения частей НАТО, тем более ядерного оружия, абсолютно правильно, то выдвижение другого требования было бы просто глупостью. Это означало бы, что мы уже в 1990 году или решили распустить ОВД, или не верим в нее.

В то время и не могло быть речи о расширении НАТО на Восток. Если о чем и шла речь тогда, так о необходимости трансформации обеих военных организаций (ОВД и НАТО) в политические, о сокращении военной составляющей этих блоков. Итоги заседания совета НАТО в Лондоне в те дни подтверждали такую тенденцию. Иначе говоря, дело шло не только к "разводу" двух блоков, олицетворявших военную конфронтацию Запад-Восток, речь шла и об их коренной реорганизации, о серьезных переменах в самих их функциях. В это же время шла подготовка встречи в верхах в Париже, которая приняла Хартию для Европы. Этим советское руководство занималось основательно. Она проведена была по нашей инициативе и была нацелена на строительство Новой Европы, в первую очередь - системы общеевропейской безопасности взамен военных блоков.

Я считал необходимым задержать внимание читателя на этом вопросе, имея в виду ту в общем-то некомпетентную и политически спекулятивную полемику, которая развернулась много позже, в связи с реальным расширением НАТО в середине 90-х годов.

Уверен, и никто не в состоянии доказать противное, что, если бы был сохранен Советский Союз, а следовательно, и те отношения, которые уже сложились между ним и Соединенными Штатами, никакого бы расширения НАТО не произошло, и обе страны по-другому подходили бы к созданию системы европейской безопасности. Однако вернемся к теме. Я в целом поддержал соображения Бейкера о том, как следует действовать в сложившейся обстановке.

Особое внимание я обратил на то, что в работе механизма "2+4" должны быть учтены интересы всех соседей Германии, других стран Европы. Не было у нас с Бейкером и разногласий по поводу того, что объединение должно состояться только на территории нынешних ФРГ и ГДР (включая Восточный и Западный Берлин) при полном уважении существующих ныне их границ с другими государствами.

В заключение я еще раз вернул Бейкера к его заявлению относительно НАТО, сказав: "Мы исходим из того, что расширение зоны НАТО является неприемлемым". Реплика Бейкера: "Мы согласны с этим".

* * *

10 февраля 1990 года у меня состоялся большой разговор с Гельмутом Колем. Считаю, это было объяснение между нами, в котором были обозначены все главные пункты германского объединения, намечены все возможные решения, которые нам вместе и раздельно, а также в согласии с американцами, французами и англичанами предстояло принимать. И хотя встреча происходила за месяц до намеченных на 18 марта выборов в ГДР, после которых должны были начаться переговоры между пока еще двумя немецкими правительствами, нам обоим - мне и Колю - было ясно, что пора уже заниматься вопросами, относящимися к будущей компетенции объединенной Германии. Так, по сути дела, мы и вели разговор.

Вначале Коль очень подробно охарактеризовал ситуацию в Восточной Германии. Слушая его, я и тогда думал и сейчас так считаю, что он сгущал краски. Однако многое совпадало с тем, что мне было известно без него, с тем, что десять дней назад мне рассказывал Модров....Канцлер заверил меня, что окончательная черта под вопросом о границах в случае объединения будет подведена там, где эта граница сейчас проходит.

Остро стоял вопрос о военной безопасности. Коль уже знал о нашем разговоре с госсекретарем. Высказался за решительное продвижение процесса разоружения, заявил о готовности всячески этому содействовать. Заверил, что объединенная Германия возьмет на себя самые строгие обязательства в отношении отказа от ядерного, бактериологического и химического оружия.

Канцлер вместе с тем решительно выступил против нейтралитета будущей Германии и сослался на те последствия, которые имел Версальский договор 1918 года, изолировавший Германию от остальной Европы, со всеми вытекавшими из этого пагубными последствиями.

Как и Бейкер, канцлер заявил мне следующее - цитирую по стенограмме: "Мы считаем, что

НАТО не должна расширять сферу своего действия".

"Горбачев. Наверное, можно сказать, что между Советским Союзом, ФРГ и ГДР нет разногласий по вопросу о единстве немецкой нации и что немцы сами решают этот вопрос. Короче: в главном исходном пункте есть понимание - сами немцы должны сделать свой выбор. И они должны знать эту нашу позицию.

Коль. Немцы это знают. Вы хотите сказать, что вопрос единства - это выбор самих немцев?

Горбачев. Да, в контексте реальностей.

Коль. Согласен с этим.

Горбачев. Есть реальности. Была война, оставившая нам тяжелое наследие. Мы это наследие сейчас пересматриваем и хотим его изменить: уйти от конфронтации и вражды. Вышли на общеевропейский процесс, на новое мышление в мировой политике. В таких условиях и открылась возможность перевода "немецкого вопроса" в другую фазу. Делать это нужно совместными усилиями, с учетом не только своих интересов, но и интересов соседей.

Коль. Присоединяюсь к такой постановке вопроса.

Горбачев. Немцы доказали, что они извлекли уроки из прошлого. И это оценено в Европе и в мире. И подтверждение этого в тех изменениях, которые выкристаллизовываются и на Западе, и на Востоке, в заявлениях о том, что с немецкой земли никогда не должна исходить война.

Коль. Я это трактую наоборот: "С немецкой земли должен исходить только мир". И это не фраза, это совершенно серьезно.

Горбачев. Это очень важная констатация. Речь идет еще об одном выборе немцев - в пользу мира. Мы должны строить объединенную Германию на фундаментальных вещах".

Канцлеру было также сказано: "Знаю, что вы не воспринимаете нейтрализацию... И все же я вижу объединенную Германию за пределами военных образований, со своими национальными вооруженными силами, необходимыми для достаточной обороны... Давайте "погоняем" эту мысль, г-н федеральный канцлер. Говорят: что такое НАТО без ФРГ? Но уместно будет и спросить: что такое ОВД без ГДР? Это серьезный вопрос. В военных вопросах не должно быть расхождений. Говорят, что НАТО развалится без ФРГ. Но ведь и ОВД придет конец без ГДР. Если мы договоримся в главном, то важно, чтобы мы и в этом не разошлись".

Условились, что эти вопросы будут обстоятельно рассмотрены в рамках механизма "2+4", который канцлер целиком поддержал.

Рефреном в моих замечаниях, в логике моих рассуждений проходила мысль о том, что объединение Германии - это важнейшая часть общеевропейского процесса и вклад в него, мирный вклад. Германия берет очень серьезную ответственность, чтобы этот процесс развивался на благо всех народов. Коль заверил меня, что так и будет.

* * *

После того, как канцлер побывал в Вашингтоне, у меня состоялся телефонный разговор с Бушем (28 февраля). Из этого разговора мне стало совершенно ясно: Коль и Буш окончательно договорились о членстве объединенной Германии в НАТО. И это становилось, по сути, главным международным вопросом в дальнейшем ходе объединения Германии.

Во всех своих публичных выступлениях весной 1990 года и в переговорах с иностранными деятелями я держался той точки зрения, что нахождение объединенной Германии в НАТО неприемлемо. Я рассчитывал в таком подходе опереться на позиции других европейских стран. Но кроме согласия со мной правительства Модрова, такой поддержки я ни у кого не нашел, даже со стороны членов Варшавского Договора, включая Польшу.

Логика, следовательно, была такая. Европейские союзники Германии по НАТО побаиваются ее объединенной мощи. Гарантию своей безопасности они видят в присутствии американских войск. Но легитимность их присутствия опирается на НАТО. НАТО же без Германии обречена на исчезновение.

Наша же логика состояла в том, чтобы предельно синхронизировать германское объединение с общеевропейским процессом, с его институциализацией. Тогда Германия бы не оставалась "в одиночестве". А НАТО и ОВД пора коренным образом реорганизовать, превращая в преимущественно политические системы. Но, увы... Такой синхронизации добиться не удалось: германское объединение набрало уже невероятно быстрый темп. А после выборов в Народную палату ГДР 18 марта, на которых победил "Альянс за объединение Германии" (вместе с СДПГ почти 70% голосов), ГДР потеряла всякую способность сопротивляться объединению на основе 23 статьи Конституции ФРГ, т.е. практически поглощению ее.

5 мая начались переговоры по формуле "2+4" в Бонне. Участники изложили позиции по внешним аспектам строительства немецкого единства. Была согласована повестка дня работы этого "института" из четырех пунктов: 1) границы; 2) военно-политические вопросы с учетом подходов к приемлемым структурам безопасности в Европе; 3) Берлин; 4) окончательное международно-правовое урегулирование и ликвидация прав и ответственности четырех держав.

Попытки Шеварднадзе на встрече в Бонне отстоять предписанную ему в директивах Политбюро позицию по вопросу о невхождении единой Германии в НАТО потерпели полный провал. Его никто не поддержал.

Предстояла давно согласованная поездка в Вашингтон. В порядке подготовки моего визита 18 мая в Москву приехал Джеймс Бейкер. С первого же захода в разговоре я понял, что он приехал доказывать целесообразность и неизбежность вхождения единой Германии в НАТО.

Бейкер заверял меня, что политика его администрации не направлена на то, чтобы оторвать Восточную Eвропу от Советского Союза. "Прежде, - признал он, - у нас была такая линия. Но сегодня мы заинтересованы в том, чтобы построить стабильную Европу и сделать это вместе с вами". Он говорил мне, что их желание иметь объединенную Германию в НАТО объясняется тем, что, если она не будет твердо укоренена в европейских институтах, могут возникнуть условия для повторения прошлого. Общеевропейские структуры в рамках СБСЕ пока еще, как он выразился, - прекрасная мечта, а НАТО существует. Если Германия не будет в НАТО, то она займется обеспечением своей безопасности иным путем, захочет получить ядерную безопасность.

Возражая Бейкеру, я уже всерьез, а не в виде намеков, как прежде, прямо поставил вопрос о вхождении Советского Союза в НАТО. Тогда бы эта организация сразу потеряла бы и по существу, и по форме свое прежнее предназначение орудия холодной войны, и можно было бы сообща строить общеевропейскую безопасность в контексте СБСЕ.

Бейкер всячески уходил от этого прямо поставленного вопроса. В своей настойчивости он ссылался также на принцип Хельсинкского договора, согласно которому каждое государство имеет право выбирать, в каком союзе оно хочет быть или не быть нигде. И если, мол, Германия захочет войти в Варшавский Договор, что вы предлагаете, то мы, США, хотя и против, но препятствовать не будем. Сейчас же, продолжал госсекретарь, налицо факт совершенно определенного и решительного желания Коля и нового правительства ГДР, чтобы объединенная Германия вошла в НАТО в качестве полноправного члена. За это выступают и ваши союзники по Варшавскому Договору. При этом Бейкер заверял меня, что Вашингтон не принуждал ни Венгрию, ни Чехословакию, ни Польшу выступать с таких позиций. Это их совершенно свободно выраженное мнение.

В конце концов Бейкер изложил заранее подготовленную администрацией США программу, которая как бы компенсировала вступление единой Германии в НАТО, - те самые знаменитые его "9 пунктов". Должен сразу сказать, что в них были и разумные предложения, приемлемые для нас. Кстати, некоторые из них вошли потом в договоры об объединении Германии.

Бейкер гарантировал, что США добьются от Германии сокращения и ограничения численности бундесвера и, конечно, отказа производить, создавать или приобретать ядерное, химическое и биологическое оружие. Впрочем, это и так было ясно, Коль неоднократно клялся мне, что так и будет.

Бейкер обещал, что на определенный переходный период на территории, которую сейчас занимает ГДР, не будет войск, подчиненных НАТО, что на этот период советские войска могут оставаться там на тех же основаниях, на каких они сейчас там находятся.

Бейкер обещал начать постепенно реконструкцию НАТО, придавая ей все больший характер политической организации. Говорил о том, что будет осуществлен пересмотр военной доктрины НАТО.

Он сообщил мне, что есть уже твердая договоренность, и американцы будут стоять на этом непоколебимо, - о том, что единая Германия будет включать в себя только территорию ГДР, ФРГ и Берлин. Никаких территориальных притязаний с ее стороны не последует.

Бейкер заверял меня, что американская администрация предпримет все возможные со своей стороны усилия, чтобы быстрее превращать СБСЕ в постоянный институт, который стал бы краеугольным камнем новой Европы.

Девятый пункт его программы содержал заверения в том, что при объединении Германии будут должным образом учтены экономические интересы Советского Союза.

Я высказал позитивное отношение к общей направленности этой программы из 9 пунктов, но считал, что вопрос не закрыт, что перед моей встречей с президентом США в Вашингтоне надо еще все основательно обдумать. Я понимал, что в поведении администрации есть элементы игры, и Бейкер в эту игру ловко играл. Я, кстати, прямо ему об этом сказал. Он потом в своих мемуарах признал, что для него главной целью было убедить меня в неизбежности вхождения Германии в НАТО.

Однако были и реалии. Я их тоже отлично видел. Германию нельзя было действительно оставлять в ситуации, аналогичной той, в какой она оказалась после "Версаля". Всерьез рассчитывать на то, что Германия войдет в Варшавский Договор, который уже трещал по всем швам, тоже было невозможно. И, конечно, наиболее важным моментом было то, что Германия в лице пока еще обоих правительств, а уж в лице Коля, безусловно и необратимо, стояла за вступление в НАТО...

25 мая, накануне моего визита в Вашингтон, в Москве побывал Миттеран. Я рассказал Миттерану о нашей полемике с Бейкером незадолго перед тем в Москве и задал вопрос:

- Что же будем делать дальше?

- В данной ситуации, - сказал Миттеран, - существуют объективные реалии, которые невозможно обойти. Ваша аргументация с Бейкером была очень искусна с диалектической точки зрения, в плане умения вести беседу. Но ведь ваш собеседник мог ответить вам, что он не занимается политической фантастикой. Действительно, ФРГ - член НАТО, и именно она - если называть вещи своими именами и отбросить дипломатическую оболочку происходящего - поглощает ГДР.

- Но ведь мы не говорим о "поглощении", - возразил я.

- Но и я никогда не говорю о "поглощении"! Просто сейчас, в беседе с вами, я называю реалии их именами...

Надо понимать также, - продолжал Миттеран, что ускорение процесса объединения Германии, начавшееся в ноябре прошлого года, опрокинуло высказывавшиеся на этот счет возражения. До этого на встречах в верхах ЕС Коль не осмеливался даже заикнуться об объединении. Но уже в апреле этого года можно было считать, что объединение произошло, по крайней мере в умах.

Мы договорились - каждый со своей стороны - добиваться эффективной и согласованной работы механизма "2+4". Правда, Миттеран был убежден, что никто, кроме СССР, не согласится, чтобы в этом органе рассматривался вопрос о союзах (блоках). Миттеран уверял меня, ссылаясь на знание ситуации в НАТО и господствующие там настроения, что мои идеи насчет Германии "вне блоков" или в составе обоих блоков или даже невхождения ее (по примеру Франции) в военную организацию НАТО будут отвергнуты. Хочу просто процитировать некоторые его высказывания на этот счет. "Лично я не вижу каких-либо возможностей запретить Германии сделать свой выбор, - говорил Миттеран. - Германия объединится, и она целиком впишется в НАТО. Кстати, это будет логично. Ведь Западная Германия уже входит в эту организацию, и именно она является наиболее сильным элементом будущего объединенного государства....Я не говорю "нет", если знаю, что на следующем этапе мне придется сказать "да". Если я скажу "нет" в вопросе о принадлежности Германии к НАТО, то я окажусь в изоляции в среде своих западных партнеров.

...Я просто не вижу, как вы можете добиться своего. Вы можете ужесточить свою позицию. Но такой подход станет источником дестабилизации в Европе. По всем остальным вопросам как-то договориться можно. Но вопрос о членстве в НАТО стоит особняком. Даже если вы добьетесь от немцев уступок, то они будут касаться не существа, а процедуры".

Из этого разговора мне стало ясно, что в вопросе о членстве Германии в НАТО я остаюсь (не считая самого германского канцлера) один на один с американцами.

И надо было выбирать - идти на открытый конфликт с ними и, по сути, со всей Европой, жертвуя всем тем, что было завоевано ради мира на Земле в ходе ликвидации холодной войны, или примириться с участием Германии в НАТО, что, откровенно-то говоря, имело больше психологическое (вернее даже, идеологическое значение), нежели военно-политическое. Реальной угрозы нашей безопасности от включения всей Германии в НАТО в условиях необратимости холодной войны я не видел, да ее и не было уже на деле.

К тому же очевидны были преимущества, которые наша страна получила бы, сыграв столь позитивную роль в объединении Германии. На порядок усиливался шанс иметь в ее лице надежного и мощного партнера, если не союзника, - и в международных, и в наших внутренних делах.

...Через несколько дней я прибыл в Вашингтон с официальным визитом. 31 мая в Белом доме германскому вопросу было уделено несколько часов. Что касается членства Германии в НАТО, то полемика была довольно жесткой. На каком-то особенно остром моменте спора Буш с некоторым даже раздражением констатировал: "У нас с вами тут фундаментальное расхождение".

Тем не менее исходя из того, о чем я уже писал и что побуждало меня искать компромисс, мы наконец вышли на формулу, которая более-менее отвечала реально сложившейся ситуации. Я воспроизвожу дословно по стенограмме ту часть дискуссии, которая касалась этой темы.

"Буш. И все же мне трудно вас понять. Может быть, потому что я не испытываю страха перед ФРГ, не вижу в этой демократической стране агрессивной державы. Если вы не поломаете своего психологического стереотипа, нам будет трудно договариваться. А договоренность возможна, ведь и мы, и Коль хотим сотрудничать с вами во всех областях.

Горбачев. Тут не должно быть неясности. Мы никого не боимся - ни США, ни ФРГ. Просто мы видим необходимость изменения отношений, ломки негативной и создания конструктивной модели в отношениях блоков.

Буш. Если Германия не захочет оставаться в НАТО - ее право выбирать иную участь.

Горбачев. Давайте сделаем публичное заявление по итогам наших переговоров: президент США согласился, что суверенная объединенная Германия сама решит, какой военно-политический статус ей избрать, - членство в НАТО, нейтралитет или что-то иное.

Буш. Выбирать союз - право каждой суверенной страны. Если правительство ФРГ - я рассуждаю чисто гипотетически - не захочет оставаться в НАТО, даже предложит нашим войскам убраться, мы примем этот выбор.

Горбачев. Значит, так и сформулируем: Соединенные Штаты и Советский Союз за то, чтобы объединенная Германия по достижении окончательного урегулирования, учитывающего итоги Второй мировой войны, сама решила, членом какого союза ей состоять.

Буш. Я бы предложил несколько иную редакцию: США однозначно выступают за членство объединенной Германии в НАТО, однако, если она сделает другой выбор, мы не будем его оспаривать, станем уважать.

Горбачев. Согласен. Беру вашу формулировку".

С этого момента можно считать, что германский вопрос, оставленный нам результатами Второй мировой войны, перестал существовать как проблема истории.

* * *

Подошел решающий момент в процессе объединения Германии. 15 июля канцлер Гельмут Коль приехал во главе большой делегации в Москву. Начались переговоры на высшем уровне, которые призваны были в принципе завершить этот процесс, оставив все остальное для "дипломатической техники".

Разговор носил и философский, и сугубо практически-политический характер. Канцлер начал с цитаты из Бисмарка, которая, как он сказал, ему очень нравится: "Когда Бог идет по истории, надо постараться ухватиться за край его одеяния". И продолжал: "Именно эти слова характеризуют наше время, особенно первую половину 90-х годов. Особая ответственность ложится на наше поколение, на людей нашего возраста. Мы не участвовали непосредственно в войне, но мы помним войну, видели ее ужасы... У нас есть опыт, которого нет у других. И мы должны в полной мере положить его на алтарь цивилизации".

Я поддержал его мысли. У нас действительно есть возможность, сказал я, сравнить прошлое и настоящее. Нынешнее поколение может быть лучше, но мы, наше поколение, обладаем уникальным опытом. Мы почувствовали шанс, который дает история. И наше поколение должно использовать этот шанс, сказать свое слово.

Канцлер привез по существу проект всеобъемлющего "Большого договора" между единой Германией и СССР. Я, в свою очередь, тоже передал канцлеру свои соображения. В ходе беседы мы по существу обговорили основные позиции, основное содержание будущих договоров. Мы исходили из того, что эти договоры, и прежде всего основной договор, должны охватить все аспекты политических, экономических, культурных и гуманитарных отношений, создать надежную, перспективную основу для взаимопонимания и сотрудничества между нашими народами.

Мы твердо договорились о важных принципиальных вещах, которые будут учтены и в основном договоре, и в других, а именно: объединенная Германия будет располагаться на территории ФРГ, ГДР и Берлина. Германия отказывается от претензий на перекройку границ. На этот счет уже приняты, сообщил Коль, две одинаковые резолюции Народной палаты ГДР и бундестага. Германия отказывается от ядерного, химического и биологического оружия. На переходный период на территории, которую занимает сейчас ГДР, не будет военных структур НАТО. Советские войска сохранятся на территории ГДР - там, где они сейчас располагаются, - на весь переходный период. Договорились о сроке пребывания советских войск: 3-4 года. Будут отменены четырехсторонние права и ответственность в отношении Берлина.

Разумеется, присутствовал и вопрос о членстве объединенной Германии в НАТО. Но оба мы исходили из того, что вопрос в принципе решен - в контексте договоренностей по всем другим вопросам, так или иначе с этим связанным.

В тот же вечер все мы вместе вылетали на Северный Кавказ, на мою родину. Канцлер давно этого хотел, обещая, в свою очередь, пригласить меня в свои родные места. Тем самым мы как бы скрепляли нашу политическую дружбу личными обязательствами быть верными данному слову, включали в "реаль-политик" эмоциональную составляющую.

Для продолжения переговоров, официальных по сути, но усиливаемых неформальной атмосферой общения, я предложил красивейшее место в горах - Архыз.

Архыз стал своеобразным символом германского объединения на советской земле. Основные принципиальные вопросы, как я уже сказал, были рассмотрены в Москве. В Архызе была осуществлена детальная проработка каждого из этих вопросов, определены рамки документов, которые предстояло принять.

Естественно, все вопросы, касающиеся важных аспектов германского объединения, должны быть оговорены и согласованы в рамках "2+4".

После продолжительной дискуссии договорились о характере и составе отдельного двустороннего договора относительно условий пребывания наших войск на территории объединенной Германии.

Главный же спор был вокруг нашего требования указать в договоре, что после ухода советских войск НАТО с ядерным оружием и своими складами не войдет на территорию бывшей ГДР.

Я настаивал на полной ясности: "Суверенным правом Германии будет решение вопроса о принадлежности к НАТО. Но и мы имеем право на полную, а не ущемленную безопасность. Поэтому мы должны быть уверены в том, что после нашего ухода страны НАТО не войдут на территорию ГДР с ядерным оружием". Канцлер принял к сведению мои озабоченности и занял конструктивную позицию: "...Очень хорошо. Еще раз попробую сформулировать все ясно и твердо. Полный суверенитет Германии означает, что после вывода советских войск на территории бывшей ГДР могут быть размещены любые германские войска, но их вооружение не должно иметь носителей ядерного оружия. На территории бывшей ГДР не будут размещены иностранные войска".

16 июля в Железноводске мы с канцлером устроили большую пресс-конференцию. Подробно и четко мы донесли до своих стран и мировой общественности соображения сторон об основных принципах и положениях предстоящих договоров и соглашений между СССР и полностью суверенной единой Германией, обрисовали перспективы их новых отношений, которые этими договорами, сказал я, "ставятся на основу стабильности, предсказуемости, доверия и плотного взаимодействия".

Я счел уместным отнести этот "рабочий визит канцлера" к крупнейшим международным событиям, связанным с фундаментальными переменами в европейской и мировой политике. "Мы уходим, - подчеркнул я, - от одной эпохи развития международных отношений и вступаем в другую. Как мы полагаем, это будет эпоха длительного мира".

* * *

12 сентября в Москве окончились переговоры по формуле "2+4". Министры иностранных дел США, СССР, Франции, Великобритании, ФРГ и ГДР подписали "Договор об окончательном урегулировании в отношении Германии". С этого момента немцы были освобождены от всех обязательств и ограничений, наложенных на них державами-победительницами в 1945 году. Единая Германия стала полностью равноправным членом международного сообщества.

После подписания Договора в рамках "2+4" я встречался в Кремле с Лотаром де Мезьером, потом с Гансом-Дитрихом Геншером - человеком, с которым, можно сказать, мы "начинали". Он был взволнован: "С момента нашей первой встречи четыре года назад, летом 1986 года, много времени прошло... Сегодня сбылась мечта моей жизни... Без всякой патетики хотел бы сказать, что немецкий народ знает и никогда не забудет, что обретением своего единства он обязан прежде всего Вашему личному вкладу... Ваши смелость и прозорливость сыграли здесь решающую роль. Всем ясно, что все произошло благодаря Вашей политике последних лет...

Не думайте, что мы не понимаем, насколько нелегко Вам это далось. Доверие, которое Вы оказали немцам, будет оправдано. Советский народ никогда не будет разочарован. Времена изменились, уроки истории мы запомнили и видим будущее лишь в добрососедстве и сотрудничестве. Советский Союз и единая Германия - гораздо более перспективное уравнение, нежели Советский Союз - и две разные Германии".

Не могу, кстати, не отметить ту огромную роль, которую сам Ганс-Дитрих Геншер сыграл в объединении Германии мирным путем, в согласии с европейским сообществом. И она, эта роль, мне кажется, не оценена в полной мере нацией.

Хотел бы вообще высказаться о заслугах по данному поводу. В прессе, да и в германском обществе до сих пор возникает тема - кто главные герои объединения Германии?

В советские времена у нас ходила ядовитая шутка. Может, кто из немецких читателей знает, что Владимир Ленин, участвуя в субботнике в 1919 году, подставил плечо под бревно, которое несли четверо рабочих. Шли годы и десятилетия, и претендентов на то, что именно они несли вместе с Лениным это бревно, становилось все больше. В результате, если пришлось бы признать все заявленные амбиции, то бревно должно иметь длину полтора километра.

Так бывает и с подлинными историческими событиями. В 1997 году 3 октября День объединения Германии отмечался в Штутгарте. Бургомистр произнес заглавную речь, сказал, между прочим, следующее: "Считается, что мы многим обязаны президенту Бушу, Америке тем, что объединились. Нет! Этим мы обязаны только им!" Буш присутствовал и не возражал. Я в эти дни находился в Лейпциге. Выступал перед большой аудиторией. И сказал: "Главными героями объединения являются немецкий и советский народы!"

3 октября 1990 года вступил в силу договор об объединении ФРГ и ГДР. Этот день стал национальным немецким праздником. На следующий день было создано общегерманское правительство. В течение последующей недели бундестаг и бундесрат одобрили Договор об окончательном урегулировании в отношении Германии.

30 октября бундестаг ратифицировал Договор об условиях временного пребывания и планомерного вывода советских войск с территории ФРГ. В течение октября-декабря документы, относящиеся к внешним аспектам объединения Германии, были одобрены соответствующими инстанциями Соединенных Штатов, Франции, Великобритании. Верховный Совет СССР ратифицировал договоры, связанные с объединением Германии, в марте и апреле 1991 года - после неоднократно возобновлявшейся и временами довольно острой полемики в Комитете Верховного Совета по международным делам. Сказывалась неосведомленность или безнадежно заидеологизированное представление о характере и ходе мировых событий, о реальном положении и возможностях Советского Союза, были и просто предубеждения. Однако сам факт трудного прохождения договоров на пути к ратификации свидетельствовал о том, насколько еще болезненно ощущались трагические последствия войны в нашем обществе.

* * *

9-10 ноября я прибыл в Бонн - столицу теперь уже единой Германии.

После краткой встречи с президентом Рихардом фон Вайцзеккером и канцлером Колем во дворце Шаумбург состоялось торжественное подписание пакета основополагающих советско-германских соглашений.

Остаюсь в полной уверенности, что если бы был сохранен Советский Союз, все то, что тогда было затверждено и по поводу чего мы с канцлером столь убежденно и искренне говорили перед лицом всего мира, послужило бы благу народов - наших двух, Европы, всего мира - в гораздо большей степени, чем это произошло в действительности.

Объединение Германии, оформленное в международно-правовых актах, встретило единодушное одобрение всех 34 государств - участников Парижского совещания на высшем уровне (20-21 ноября 1990 года). Таким образом, единая Германия признана была в качестве нового фактора, причем весьма значительного, в общеевропейском строительстве на основах доверия и долговременного сотрудничества.

Так поставлена была последняя точка в 40-летнем разделении великой нации и Европы на два лагеря.

Трудно переоценить значение объединения Германии с точки зрения интересов Советского Союза. Прежде всего это освобождало нас от того бремени, которое было связано с необходимостью держать в ГДР крупную военную группировку, что требовало больших расходов. Советско-германские отношения становились на качественно новую основу, что открывало принципиально новые возможности для нашего сотрудничества в различных областях - экономической, научно-технической, культурной. Советскому Союзу такое сотрудничество сулило немалые выгоды.

Сотрудничая между собой в русле нового политического мышления, два крупнейших и самых сильных европейских государства могли бы благотворно влиять на мировую политику и мировую экономику.

Объединение Германии внесло новые черты в политическую конфигурацию Европы. До этого Западную Германию называли экономическим гигантом и политическим карликом. Конечно, в 80-е годы ФРГ уже не была политическим карликом, но не могла и использовать свой политический потенциал в той мере, в какой это соответствовало бы ее экономическому потенциалу.

С этим, в свою очередь, связана перспектива преодоления разрыва в уровнях и качестве жизни между Западной и Восточной Европой. От участия в решении этой задачи Германии (и Западу в целом) не уйти. Все политические, экономические, социальные, экологические проблемы в обеих частях Европы сплетены в один тугой узел. Пытаться игнорировать эту реальность - значило бы в конечном счете ставить под угрозу собственные интересы.

Наконец, объективно повышалась и роль Германии в создании новой архитектуры безопасности, охватывающей всю Европу. При этом и мы, и немецкие лидеры исходили из того, что партнерские отношения между Германией и Советским Союзом - один из ключевых элементов любого серьезного проекта общеевропейского строительства.

Наша позиция была рассчитана на длительную перспективу. Это была стратегическая позиция, предусматривавшая прочное и необратимое сотрудничество между Советским Союзом и Германией. "Большой договор" определял рамки такого сотрудничества и закладывал его основы на десятилетия вперед.

* * *

Но события в Советском Союзе развертывались, к сожалению, по другому сценарию, 1990 год, когда два германских государства шаг за шагом продвигались к объединению, когда вырабатывались его государственно-правовые и международно-правовые рамки, в Советском Союзе стал годом "парада суверенитетов".

Вошедшие во власть на местах силы ради собственных честолюбивых и корыстных амбиций затуманили людям мозги, обольстили иллюзиями, будто порознь будет лучше и легче, отравили националистической демагогией. И в конце концов обманули, посулив в Беловежской Пуще, когда решали покончить с СССР, сохранить общее государство под видом СНГ, которое стало лишь прикрытием для растаскивания страны.

Итак, мы имеем и два противоположных итога: договорное объединение ГДР и ФРГ, с одной стороны, беловежский сговор лидеров трех советских республик, совершивших фактически государственный переворот, направленный на ликвидацию союзного государства, - с другой.

Объединение Германии было воспринято большинством советских граждан с пониманием, спокойно. Конечно, было определенное недовольство со стороны части военных, дипломатов, идеологического партийного аппарата. Но претензии и спекуляции на эту тему возникли в основном позже, после объединения Германии, когда у нас резко обострилась внутриполитическая борьба, и особенно после распада Союза, когда вся ситуация в российско-германских отношениях оказалась иной, чем предполагалось.

Были подорваны те предпосылки, которые в годы перестройки закладывались в основу будущих отношений с Германией. Многое из того, что мы намечали и ожидали, предстало в другом свете. Обострилась полемика - кто выиграл, кто проиграл, кто какие имел заслуги и какие грехи по ходу решения задач, связанных с германским вопросом. Такую полемику подогревало и стремление определенных кругов в США и некоторых других странах истолковать окончание холодной войны как "победу" Запада. Это спровоцировало в России всплеск негативных оценок внешней политики периода перестройки.

Что касается объединения Германии, то полемика дальше спекулятивных заявлений какой-то части ученых и политиков, мол, Горбачев в германском вопросе продешевил, не пошла. Отношение же к немцам, вообще к Германии кардинально изменилось в позитивную сторону. И это самый главный итог, незаменимый капитал, который уже работает и дает дивиденды и для нас, и для немцев.

Что получилось и что не получилось в действительности? К сожалению, возможности сотрудничества двух государств, которые открылись в результате объединения Германии, не были в полной мере использованы. В основном вина за это лежит на нас самих - распался Советский Союз. Это не могло не отразиться в целом на российско-германских отношениях. В какой-то мере изменившаяся ситуация сказалась и на внешней политике ФРГ. В российско-германских отношениях возникли определенные проблемы, которые, думаю, не появились бы, если бы Советский Союз продолжал существовать.

Некоторые российские деятели из так называемых национально- патриотических кругов постфактум стали утверждать, что объединение Германии могло бы быть достигнуто на более выгодных условиях. У нас есть люди, которые считают: надо было с них "содрать семь шкур". Я такой подход отвергаю. Он был бы и аморальным, и просто глупым. Мы стремились установить отношения взаимного доверия и основанного на доверии сотрудничества. О каком доверии можно было бы говорить, если бы мы подходили с такой позиции? Это было бы оскорбительно для немцев и недостойно нашего великого народа. Тем более когда в объединенной Германии мощно проявилось чувство благодарности к России.

В 90-е годы мне пришлось неоднократно бывать в Германии, встречаться с политиками, бизнесменами, выступать перед ними, в частности на темы российско-германского экономического сотрудничества. И я мог убедиться, что в немецких деловых кругах сохранилось благожелательное отношение к России, искреннее желание работать на российском рынке, оказывать помощь в наших преобразованиях. Но то, что происходило в эти годы в России - спад производства, постоянное изменение правил, коррупция, рост преступности, - это не могло не отразиться на восприятии России как делового партнера. Впрочем, немецкие предприниматели и в этих условиях старались что-то делать - договаривались о совместных проектах, совместных предприятиях, оказывали помощь в подготовке российских менеджеров и т.п. Германия осталась крупнейшим торгово-экономическим партнером России. Но возможности, которые были заложены в наше экономическое сотрудничество при объединении Германии, оказались в значительной мере утраченными. Содействуя объединению Германии, мы исходили, в частности, из открывавшихся тем самым возможностей совместного участия двух крупнейших европейских государств в строительстве новой Европы. Но ситуация изменилась, и многое пошло не так, как могло бы идти.

Помимо объективных обстоятельств, не могу не отметить некоторые, скажем так, поспешные шаги канцлера, шедшие вразрез с его обещаниями и патетическими заявлениями - публичными и один на один.

Вскоре после августовского путча канцлер Коль, выступая 4 сентября 1991 года в бундестаге, четко и недвусмысленно выразил солидарность с законным советским руководством. И в то же время в ходе визита Ельцина в Бонн представители ФРГ и Российской Федерации подписали совместное заявление, которое ставило российско-германские отношения как бы в один ряд с советско-германскими отношениями. Сразу после августовского путча, вслед за Россией и не дожидаясь решения союзных властей, Германия признала независимость балтийских государств.

К этому времени европейский процесс фактически застопорился. Западные державы стали отходить от принципов, провозглашенных в Парижской хартии для новой Европы. Это касается и немецкой внешней политики. Прежде всего я имею в виду поспешное, неожиданное для многих признание Германией самопровозглашенной независимости Хорватии и Словении, входивших в состав суверенной Югославии. Это подтолкнуло этнический сепаратизм в других частях Югославии и способствовало ее распаду, что привело к затяжной кровопролитной гражданской войне.

Серьезный удар по планам общеевропейского строительства нанесло решение о расширении НАТО, принятое при активном участии Германии. Между тем в 1990 году говорилось об историческом шансе "поставить на новую основу изначальное единство нашего континента", о намерении "следовать успешным курсом СБСЕ", о том, что СБСЕ будут рассматривать как "двигатель общеевропейской политики мира", и т.п. Вопреки этим заявлениям на первый план была выдвинута НАТО в ущерб роли СБСЕ.

Я не разделяю преувеличенных страхов по поводу расширения НАТО, но считаю это решение ошибочным. Повышение международной роли западного военного альянса уводит в сторону от насущных задач общеевропейского строительства. Его будущее остается неопределенным. Новые разделительные линии между различными регионами Центральной и Восточной Европы препятствуют общеевропейскому строительству. У Запада нет цельной концепции мирного порядка для всей Европы.

Фактически НАТО стала присваивать себе функции наведения порядка в связи с конфликтными ситуациями за пределами сферы своей ответственности. Так НАТО действовала на Балканах в связи с конфликтами в Боснии, а потом в Косово. Европейский процесс, таким образом, нарушился, он приобрел какой-то деформированный, асимметричный характер. На Западе его стали отождествлять с расширением западной системы союзов - Европейского союза и НАТО, их избирательным распространением на другие европейские государства. И в это же время налицо противодействие Запада любым проявлениям интеграционных устремлений на постсоветском пространстве. Они произвольно интерпретируются как выражение имперских притязаний России. Соответственно этому политика в отношении новых независимых государств во многом строится на том, чтобы попытаться подтянуть их к Западу и противопоставить России. Эта линия и бесперспективна, и опасна.

Проблемы европейской безопасности и сотрудничества, европейского единства остаются. Они выглядят теперь иначе, чем это было на предшествующем этапе.

Женские тайны дочери Горбачева

Меня любит Julia Roberts"

Наталья Орейро в бикини и без...