- Ты чего орешь?

Мишка толкнул меня в бок. В палатке было душно, даже не душно, а липко, как в парилке. Я лежал весь мокрый и никак не мог понят: проснулся я или нет?

- Чего орешь, говорю? – опять спросил Мишка и сжал мою руку.

Наши раскладушки стояли вплотную одна к другой. Он тряхнул меня за руку довольно сильно. И тогда я вроде проснулся.

- Сон приснился дурацкий, - ответил я шепотом.

Мишка знал про этот сон, он вообще многое про меня знал. Это иногда хорошо – можно ничего не объяснять. Руки у меня затекли, и ноги, и все тело. Но особенно руки: кулаки были сжаты так, что пальцы онемели.

- Да ладно! – сказал Мишка мне в самое ухо. – Мне тоже мой “первый” снится.

Он вздохнул. Мы помолчали. Мишка угадал. Мне снился мой “первый”.

- Мишка, давай курнем, а? Ну пару раз пыхнем? – нерешительно предложил я.

Меня потихоньку начинало знобить. В такую-то жару! Умора. Мишка молча кивнул. Вот всегда так: знаю, что нельзя, а подбиваю Мишку к разной нездоровой ерунде, провоцирую. Я, конечно, пытаюсь “бороться со злом в себе” и все такое прочее – “не рисковать здоровьем”, как говорит наш прапор. Но сон этот чертов меня когда-нибудь доканает. Я себя за него ненавижу, но вот снится же!

…Нас только что перебросили. Уже обученных, но еще не обстрелянных. Мы стояли в тени какого-то непонятно для чего предназначенного здания без крыши. Стояли “вольно”, то есть в самых непринужденных позах. Сержант Ляшко сидел на пустом ящике из-под японского пива и грыз ногти Вроде был ослепительно яркий день, и все мы чего-то ждали. Но во сне день всегда был пасмурным ранним утром. И во сне я хорошо знал, что будет дальше.

Дальше привели их. Руки у них были связаны за спиной и видок был вообще говоря, довольно жалкий.

Поверить в то, что эти мальчишки – враги, казалось невозможным, противоестественным. По-моему, все, кроме двух стариков, были наши ровесники. Откуда-то появился наш комвзвода и объяснил. Что такое противник и как с ним следует поступать. И еще что-то говорил про контрреволюцию. И про тылы нашей державы, которые должны быть обеспечены.

А они так и стояли кучками со связанными руками, жались как воробьи. Особенно на одного я сразу глаз положил, да и он все смотрел на меня и как-то заискивающе улыбался. А может, это мне казалось, не знаю.

Я вскинул автомат, я точно знал, что этого не может быть и не будет до конца. Никогда. Я должен, обязан был проснуться немедленно у себя дома, на Беговой, в Москве, в своей постели, со своей женой или без жены – черт с ней! Но должен!

Я посмотрел своими серыми глазами в его бархатные, черные маслянистые глаза Он не понимал Все это продолжалось один миг может быть долю секунды, но снилось потом целыми ночами Наконец, до него дошло что-то до этого парня может быть он понял слово “журналист” не знаю, я увидел даже улыбку на его коричневом лице – верно, он подумал, что вышла ошибка, недоразумение, чушь собачья, одним словом, и что сейчас все объяснится и он сможет со мной познакомиться и даже пригласить к себе в гости, домой, и все будет хорошо.

Он точно поверил в это, потому что сделал ко мне шаг – он явно хотел сказать что-то. Я опустил ствол автомата и вздохнул почти облегченно

В страшный сон меня вновь вернул оклик Ляшко:

- Эй, “Москва”! Заснул, что ли?

Я опять вскинул автомат. Я перестал уже что-либо понимать.

- Товарищ гвардии сержант Ляшко! Разрешите ему развязать руки! – чужим пересохшим языком, совсем не по-военному, попросил я

- Сказился, “журналист”?! Выполняй приказ! Шты-ком! А ну!

“Не надо, пожалуйста, не надо! Ляшко, сержант, миленький, не надо”! – хотелось орать, кричать, ползать на коленях и целовать пыльные, со шнуровкой, полусапожки Ляшко, американского образца. Но мой голос почему-то тихо сказал: “Есть выполнять приказ! Есть – штыком”! Может быть, это было кому-то надо, может быть, не знаю. Но мне опять снится его улыбка, его глаза, его голос со странным акцентом. Он так и не повернулся ко мне спиной.

- I am a student! I am twenty-one, you see? I am a journalist. Why so? Why? What for? I am student, I’ve got a mother!

Конечно, нас учили. Нас долго учили убивать всеми возможными и невозможными способами. Но я убил его только с шестого удара. Штык все время попадал под ребра, в грудину, в ключицу. Ему было очень больно, может быть, даже наверняка больнее, чем мне.

Он остался лежать с удивленно распахнутыми глазами и приоткрытым ртом, из которого узкой черной змейкой лилась кровь.

- Плохо, очень плохо! – заметил Ляшко. – А еще отличник! Ну, ладно, сопли-то утри. – И выкрикнул: - Красильников! Штыком! – Потом хитро подмигнул мне: - Учись, студент! “Москва-а”!

Никаких соплей у меня не было. И никакой рвоты – тоже, я просто взял и убил человека. Может быть, убил очень хорошего человека, даже двух – и себя за одно.

Женские тайны дочери Горбачева

Меня любит Julia Roberts"

Наталья Орейро в бикини и без...