[ Главная ] [ Начало рубрики ]

To translate the text to the English, German or French languages, press the button located in the bottom part

Партия - наш рулевой

из книги "Очень интересный роман"

Очнулась я только лет через десять, когда моя приятельница Таня, студентка режиссерского факультета документалистики ВГИКа, предложила мне написать сценарий к своей курсовой ленте со скромным названием "Прошу принять в ряды КПСС", посвященной ни много ни мало дню рождения самого Леонида Ильича Брежнева. Я с радостью согласилась, так как очень хотела внедриться в Систему, которая все время, начиная со школы, меня отбраковывала, несмотря на горы мусора, вывезенные мною на комсомольских субботниках, и десятки томительных часов политинформаций, наговоренных мною в сонных до обморока аудиториях университета. А участие в факультетском ансамбле политической песни и пляски и вовсе покрыло позором мою русую голову.

Идея создать свой ВИА принадлежала старшим товарищам в парткоме. Деньги на покупку дорогой электроаппаратуры нам выделил ЦК ВЛКСМ. Через пару месяцев восемь добровольцев, в числе которых на припевках была и я, уже довольно сносно затягивали неокрепшими голосами о трагической участи Виктора Хары, о доблестных строителях БАМа и, разумеется, классику жанра - "Гренада, Гренада, Гренада моя". Но это днями, а вечерами... Очень скоро наш художественный руководитель и по совместительству комсорг курса склонил нас к аморалке. Вечерами в небольшом окраинном ресторанчике мы исполняли другую классику - "Созрели вишни в саду у дяди Вани". При этом мы с моей приятельницей в погоне за золотым тельцом отчаянно крутили боками, символизируя созревшие вишни. В этом логове разврата нас случайно и засек один крупный комсомольский работник университета. Гильотину заменили головомойкой только потому, что в тот вечер в ресторане большое комсомольское начальство закусывало и выпивало с любовницей, причем выпивало так крупно, что не могло точно вспомнить, какое именно безобразие мы учинили.

В подобных обстоятельствах сценарий о Леониде Ильиче был для меня просто находкой. На таком фильме можно было не только въехать в партию на белом коне, но еще и навсегда обезопасить себя от любых инсинуаций коварной судьбы, застолбив почетное звание партийного журналиста, биографа самого Брежнева. Пожизненно.

Мы начала работу над картиной за несколько лет до того, как Игнатенко, мой будущий шеф в ТАСС и нынешний министр не знаю чего, накатал сценарий полнометражного художественного фильма "Повесть о коммунисте" с одноименным героем. Идея, таким образом, витала в воздухе.

Мне выдали пропуск в спецхран Исторической и Ленинской библиотек, и я с головой ушла в архивные изыскания. Мир исторических документов захватил меня. Я стала глотать все подряд. Особенно меня поразила циничность переписки революционных вождей. Но чем дольше я пыталась отыскать хоть что-нибудь в героическое в судьбе генсека, тем яснее для меня становилась не только здоровая заурядность этого человека, но и чудовищная фальшивость все Системы в целом.

Но если раньше для меня это были всего лишь правила дурацкой, но безобидной игры, в которую надо было немножко, ритуально поиграть для успешного продвижения по службе, то сейчас я начала понимать, что много людей искренне верило в светлые идеалы и жило этой пусть уже несколько обветшавшей, но привычной верой. Те же, кто начинал играть в эту игру сознательно, как собиралась я, под действием ее коварных правил незаметно для себя совершенно перерождались. Система тихо и будничновыедала их внутренности, заменяя трухой, перемалывая их до неузнаваемости, так что они уже не могли снять когда-то самонадеянно надетые маски, забыв свои истинные лица и имена или боясь рассыпаться прахом, ведь под раскрашенной личиной была лишь ядовитая могильная пыль. Единицы балансировали на кончике острия. Непокорных ждали психушка, тюрьма или высылка из страны. Слаженность работы всех частей этого с виду громоздкого государственного аппарата подавления вызывала уважение и ужас одновременно. Сидя в респектабельном, уютном зале Ленинской библиотеки, я впервые почувствовала недобрый страх отверженного Системой человека.

Чтобы сбросить с себя неприятный холодок новых, незваных знаний, открывшихся мне в архивных бумагах, я вышла на улицу развеяться. Ярко светило солнце. Беззаботный весенний день стоял в зените. Я присела на скамейку в скверике, лениво положив рядом стопку выписок различных "подвигов" Леонида Ильича. Но не успела приняться за чтение, как на другой конец скамейки тяжело опустился, почти рухнул молодой мужчина и, наклонившись вперед, замер, закрыв лицо руками. Я, скользнув по нему взглядом, решила, что парень с похмелья, и торопливо привстала, собираясь от греха подальше пересесть на соседнюю лавочку, но в это время мой непрошенный сосед неожиданно всхлипнул и снова замер, напрягшись всем телом и стараясь удержать рыдания. Но сколько он ни вдавливал острые локти в колени и ни вонзал обкусанные ногти в кожу лба, рыдания все равно прорывались через эти заслоны и глухо, словно камни, радали к его скрю ченным, будто сведенным судорогой, ногам. Я опустилась обратно и, преодолевая робость, помявшись спросила:

- С вами что-то случилось? Может, можно чем-то помочь?

Мужчина на секунду оторвал руки от опухшего лица, повернулся ко мне и, глядя совершенно пустыми и какими-то плоскими, ничего не видящими глазами, прошептал:

- У меня брата убили в Афгане. - И с какой-то особенно страшной мукой добавил: - Младшего.

Я почему-то отчетливо представила себе, как этот старший всегда считал брата сопляком, мальчишкой, давал ему затрещины, когда тот без спроса таскал во двор гитару, и снисходительно позволял потолкаться в своей взрослой компании, сгонять за сигаретами. Еще пару месяцев назад, проводя по колкому ежику волос на бритой голове младшего брата, он шутливо пугал его: "Там тебя жизни научат! Вернешься настоящим мужиком!" И брат вернулся, вернее, то, что от него осталось - и от него ли? Кто знает, что именно внутри этого ужасного запаянного цинкового ящика, в который превратился его младший братишка? И вот теперь старший сидит себе на лавочке живой и здоровый, а младшего, совсем еще пацана, маминого любимчика и лежебоки, уже нет на свете. И никогда не будет. Головокружительно-сладко припекает неокрепшее майское солнце, мимо скамейки спешат люди, весело жмурятся под его лучами, им и дела нет ни до младшего брата, ни до войны в Афганистане, которая где-то совсем далеко, ни вообще до самой смерти, накрывающей, как пьяная очередь из автомата, кого-то рядом, но не тебя.

До этой встречи мое сознание скользило по равнодушной и гладкой официальной формулировке об "ограниченном контингенте войск, исполняющем свой интернациональный долг", как по хорошо укатанной ледяной горке, в которой нет ни одной выемки, чтобы зацепиться самостоятельной мысли. Но тогда, напряженно замерев на остром краю скамейки и лихорадочно ища слова утешения, я старалась не смотреть в мертвое от горя лицо этого человека, который просто не знал, как ему теперь со всем этим жить дальше. Вдруг мне стало до холодного, липкого ужаса ясно, что не только судьба этих братьев, но и моя собственная - всего лишь игрушка в руках государственной нелюди, хладнокровно отправляющей юных мальчишек на ненужную, бестолковую смерть из "высших соображений", за которыми стоят слепые амбиции, жажда власти, а порой и просто глупость. Раздавленная сознанем своей беспомощности, я поднялась со скамейки, постояла еще секунду, разглядывая вихрастую макушку несчастного парня, и с отвращением выбросила в урну все свои заметки.

Однако даже после этого у меня не хватило мужества отказаться от работы над сценарием. С одной стороны, я испугалась, что после отказа не смогу также бесшабашно, как раньше "косить" под патриота коммунистического режима, с другой - меня не покидала трусливая надежда, что, может быть, все еще как-нибудь утрясется. Открыто заявить о своих взглядах я малодушно считала самоубийством.

Из всего вороха просмотренных мною хроникальных кадров единственно живой сюжет был о том, как в войну на привале с боевыми товарищами Брежнев любил слушать на допотопном граммофоне какую-то арию из оперетты, по-моему "Карамболина, Карамболетта...". К этой истории была иллюстрация: молодой, но уже осанистый Леонид Ильич на привале нежно прижимает к себе трофейный граммофон и улыбается широкой, вполне человеческой улыбкой.

Но Система, чутко реагирующая и безошибочно вычленяющая инородные элементы, отсекла со слишком фривольным сюжетом и меня саму. Фильм вышел. Но по непонятным причинам я не смогла снять с него ни одной ожидаемой пенки, в то время как моя подруга-режиссер получила все, что хотела. У меня же остались только чувство стыда и ощущение какой-то внутренней нечистоплотности, оплеванности. Логическим завершением этой постыдной истории было приглашение художественного руководителя Таниного курса, вдохновителя юбилейного панегирика и известного на всю страну документалиста, нас с Таней к себе домой отметить удачную премьеру. Фильм с большой помпой прокрутили в Доме кино, мы как большие выходили на сцену и шаркали ножками. Но главное представление оказалось впереди.

Помню, режиссер встретил нас в прихожей совершенно голый, игриво обвязав дряблый живот с розовыми бородавками широким махровым полотенцем. Звонок застал его в дальней комнате, где он в превкушении сексуальных игрищ усиленно взбивал свалявшееся от скуки семейное ложе. Радостно устремившись открывать дверь, хозяин немного запыхался, а его обычно тщательно зачесанные через всю лысину справа налево жидкие пряди волос "растрепались", сорвались с гладкой, в розовых складках черепушки и свешивались теперь сальными нитями от уха к плечу.

- Не вижу комсомольского задора! - весело прокричал он при виде моей вытянувшейся от изумления физиономии. То, что у Тани с ним роман, я принимала как должное, но что его сексуальные аппетиты распространяются и на меня, было полной неожиданностью.

- Неужели оставишь меня одну кувыркаться? - с раздражением прошипела Таня, заметив, что я пячусь задом к спасительно приоткрытой двери. - Я же дала слово, что все будет о'кей. А еще подруга называется! Дрянь! - в сердцах прокричала она мне вдогонку.

Нельзя закрывать глаза на мерзость, творящуюся вокруг, опрометчиво надеясь, что именно тебя она никогда не коснется. В дерьме брода нет.

С этого дня я стала систематически просыпать первые пары в университете, вслушиваясь ночи напролет в далекие вражеские голоса по маленькому приемнику, диапазон которого мой друг Сашка Любирский как-то хитро изменил, перемотав катушку.

Ставропольские женщины
проголосуй за самую красивую

Телефоны агропредприятий Ставрополья

Книгу можно купить, телефон (8652) 94-14-56

[ Главная ] [ Начало рубрики ]