[ Главная ] [ Начало рубрики ]

To translate the text to the English, German or French languages, press the button located in the bottom part

Психологический портрет Горбачева

Ладно и “неладно”

Теперь понятно, чего хотел Горбачев от жены, почему он к ней так привязался. А чего хотела она от него?

По профессии Р.М. была преподавателем философии. Этим иногда объясняют те учительско-родительские интонации, которые были так характерны для ее речи. Но, право же, далеко не всякий преподаватель (даже если он марксист-ленинец) имеет такие наставительные интонации. Доброжелательный и часто общавшийся с супругами Анатолий Черняев в своем “Дневнике помощника президента” очень точно охарактеризовал манеру речи президентши: “Долго, как это только она умеет, будто перед ней дебил (хотя на этот раз вроде бы не “поручение” мне давала, а просто “делилась”), говорила мне: я, мол, всегда избегала”... Неважно – чего избегала, важно – как говорила: “как это только она умеет, будто перед ней дебил”. Подобного рода свидетельств немало. Да почитайте хотя бы приведенные выше цитаты из книги “Я надеюсь...”. Действительно вдалбливает, разжевывает.

Но ведь ни Горбачев, ни Черняев, ни мы, грешные читатели ее “Я надеюсь...”, отнюдь не дебилы. И не дети. Все мы – взрослые люди, способные понимать, что нам говорится, и трезво оценивать сказанное. Так в чем же дело? А в том, что госпожа Горбачева была склонна впадать материнские состояния. И тогда видела перед собой лишь несмышленых детей. Кому-то она просто что-то втолковывала, как дебилу, кого-то отчитывала так, чтобы это видел муж. Вот опять Черняев в позе дебила жалуется: “Как обычно, повторяет по-учительски несколько раз одно и то же. Продолжалось это около получаса. И М.С. при сем присутствовал”. Или вот вспоминает Владимир Медведев, руководитель личной охраны президента: “Самое неприятное и унизительное – это ее страсть выговаривать при муже.

– Вот сейчас выйдет Михаил Сергеевич, и мы поговорим.

Выходит Горбачев.

– Михаил Сергеевич, ты хотел поговорить с Владимиром Тимофеевичем.

Тот отмахнется:

– Да ладно”.

Нет, не ладно! И, демонстрируя нечто “неладное”, она президента “все же “заводит”, он начинает говорить на повышенных тонах и в конце концов срывается до крика”. А потом, когда горбачевский гнев доходил до высшего градуса, могла и остановить: “Ну хватит, Михаил Сергеевич! Наверное, Владимир Тимофеевич сделает из этого разговора соответствующие выводы”. Так она воспитывала многих. В результате и Черняев, и Медведев, и другие до сих затаили эту обиду, переживают в своих текстах неприятные ощущения наказанных мальчиков.

Больше всего это воспитывание челяди похоже на игру в куклы. Мы сейчас не будем анализировать, кто какую роль играл в этих играх. Запомним одно: президентша выступала в роли материнской. И ту же роль она часто играла в отношениях с мужем. Но, конечно, обращение с ним было иное, соответствующее его “младенческим” возможностям и потребностям. Если челядь (“детей” уже достаточно взрослых) она наказывала, то с М.С. она нянчилась, взаимодействовала с ним на уровне “колыбельных” интеракций.

Помните, когда речь шла о том, как Миша и Рая постепенно сближались, М.С. говорил, что ему время от времени казалось, что с Раисой “происходит что-то неладное”. И когда он в ней чувствовал это “неладное”, сразу начинал волноваться и что-то предпринимать – чтобы, значит, понять в чем там дело, и таким образом, надо думать, как-нибудь сгладить это “неладное”. Что это значит? А то, что Р.М. таким образом показывала ему, что не все идет, как надо, что ее партнер должен предпринять какие-то шаги. Демонстрируя это “неладное”, она разворачивала своего избранника в нужном ей направлении.

Причем, обратите внимание, дело здесь не в словах. Слова-то, конечно, произносились, но они значили вовсе не то, что было сутью происходивших процессов, играли отнюдь не нормальную когнитивную роль, передавали не ту информацию, которая в них действительно содержалась, а иную – ту, которая была между слов. Михаилу что-то “казалось”, он нечто “чувствовал”. И действовал в соответствии с этими смутными ощущениями. Откуда брались эти эмпатические переживания “неладного”? Да из выражения глаз Раисы, ее мимики, интонаций. Не из самих слов. Слова выражали что-то другое, даже когда Раиса их произносила (мы это ясно проанализировали). А смысл происходящего был во внесловесном контакте. Иначе и быть не могло. Во-первых, потому, что у влюбленных и вообще так водится, а во-вторых, в данном случае речь идет о влюбленном, который в три года был отнят от матери. Об этом уже говорилось, но здесь стоит добавить еще одно: во всей книге “Жизнь и реформы” мать Горбачева не произносит ни одного слова – только плачет, спасает, работает, воспитывает... Она просто не существует для сына на уровне слова. Все что-нибудь говорят, но не мать. Она, как немая.

Это потому, что разрыв с ней произошел слишком рано, а потом постоянные отношения с ней восстановились слишком поздно. Осталась горечь потери. И неотвязный вопрос: что он сделал такого, что мать его “наказала”? Точнее: что надо сделать, чтобы это исправить? И неискоренимая боязнь новых потерь. Все это, конечно, на каком-то доязыковом уровне, на уровне ощущения: “что-то неладно”. По-русски все это можно выразить просто: впадая в младенческое состояние, человек ощущал, что мама им недовольна, и старался, как мог, повести себя правильно – так, чтобы это недовольство рассеять, чтобы все опять стало ладно.

С некоторых пор мамой для Горбачева стала жена. У нее была явная склонность впадать в материнское состояние. Как мы видели, она легко впадала в него даже с посторонними людьми, а уж, встретив человека со столь ярко выраженным комплексом младенца, она не могла не обратить на него своего внимания заботливой, но и воспитывающей жестами и интонациями матери. Он пришелся ей весьма кстати. У нее была потребность в человеке, играющем роль ребенка. С виду взрослого, но по сути – младенца. Он нужен был ей для того, чтобы реализовать свои задатки – нянчить, воспитывать, направлять. А она ему была просто необходима, – чтобы нянчить, воспитывать, направлять.

Рождение андрогина

Когда они только еще поженились, Р.М. увидела сон, который М.С. пересказал в своей книге: “Будто мы – она и я – на дне глубокого, темного колодца, и только где-то там, высоко наверху, пробивается свет. Мы карабкаемся по срубу, помогая друг другу. Руки поранены, кровоточат. Невыносимая боль. Раиса срывается вниз, но я подхватываю ее, и мы снова медленно поднимаемся вверх. Наконец, совершенно обессилев, выбираемся из этой черной дыры. Перед нами прямая, чистая, окаймленная лесом дорога. Впереди на линии горизонта – огромное, яркое солнце, и дорога как будто вливается в него, растворяется в нем. Мы идем навстречу солнцу. И вдруг... С обеих сторон дороги перед нами стали падать черные страшные тени. Что это? В ответ лес гудит: “враги, враги, враги”. Сердце сжимается... Взявшись за руки, мы продолжаем идти по дороге к горизонту, к солнцу...”.

О чем этот сон, увиденный женой, но рассказанный мужем так (по форме изложения), как будто это он сам его увидел? Всяческие юношеские сексуальные глупости, которые в данном сне, конечно, видны, но для дальнейшего анализа не очень существенны, мы отбрасываем. Перейдем сразу к сути.

Сон состоит из двух частей. Первая: подъем к свету. Вторая: движение к солнцу. В обеих частях присутствуют сходные мотивы: свет – солнце, карабканье вверх – движение по дороге, физическая боль – страшные тени, “Раиса срывается” – “сердце сжимается”, “подхватываю” – “взявшись за руки”. Иначе говоря, перед нами две вариации на одну и ту же тему, или – один сюжет, снящийся два раза подряд.

Однако есть и существенная разница. Если в первой части Раиса и Михаил – индивиды вполне самостоятельные (даже притом, что в Раисином сновидении Раиса – это “Раиса”, а Михаил – “Я”), то во второй – они уже только “мы”. Таким образом первая часть сна – это вариант взаимоотношений до срастания в некое единство, а вторая – после. Если в первой части Р.М. еще может “срываться” (это отражение того, как она наяву говорила: “Нам не надо встречаться”), а Михаил – ее “подхватывать” (наяву: “Я буду ждать”), то во второй они уже только держатся за руки. Да и “срываться” особенно некуда (путь прямой, не подъем), разве что – в лес, к “врагам”.

Бесспорно, формальной разделительной точкой двух вариаций этого единого сна является комсомольская свадьба. Где-то в те дни и приснился сон. Но с каким трепетом ни относись к советскому браку, сама по себе женитьба не является еще достаточным основанием для возникновения того нераздельного единства, которое продемонстрировала миру чета Горбачевых. Свадьба свадьбой, но во сне-то Раисе привиделось нечто более глубокое и таинственное: совместное порождение, срастание и выход в муках на свет единого существа, которое по праву должно называться Горбачевский Андрогин. В дальнейшем мы рассмотрим еще много сюжетов из жизни будущего президента несуществующего государства. Но отныне запомним, что когда мы будем в данном тексте говорить “Горбачев”, то ввиду будем иметь не только М.С., но и Р.М. А точнее: мы будем всегда иметь ввиду Андрогина. И поэтому нет никакого противоречия в том, как Андрогин Горбачев подает этот сон. Так и должно это быть: увидено Горбачевой, артикулировано Горбачевым. Это и есть самая суть их взаимоотношений, каковыми обусловлен способ их совместного существования и движения по жизненной дороге “к солнцу”.

Но это не все. Во сне еще видно то, чем и как определялось направление их единого движения. Рассмотрим обе части сна как два дополняющих друг друга варианта единого сюжета. Сюжет такой: движение, направление которому задается некими жесткими рамками. В первом случае – стенками колодца, облицованными деревом (“сруб”). Во втором – краями дороги, “окаймленными лесом” (деревьями). Почему именно “лес” (одновременно – и много деревьев, и дерево как стройматериал) определяет рамки движения к свету (солнцу)? Посмотрим, что есть общего во сне между этими “лесом” и лесом? Да то, что в обоих вариантах сна “лес” опасен. Он ранит (прикосновение к нему) руки до крови (“невыносимая боль”). От него же “падают черные страшные тени” и исходит гудение: “враги”.

То есть именно от рамок, которые задают направление движения, исходят страхи (быть может – пустые) и травмы (возможно – психологические). Или, согласно сновидческой логике, само направление к свету задается ощущениями боли и опасности, а отнюдь не только стремлением к свету, как это может показаться на первый невнимательный взгляд. Что это значит? А то, что по внутреннему убеждению сновидицы, жизненный путь (этот символ сна должен быть очевиден любому) определяется не только прекрасной светлой целью (солнце), но еще и опасностью (реальной или мнимой), которой надо избегать. И даже так: движение к свету – это и есть избегание опасности. Весь вопрос только в том, кто определяет – что опасно, а что – нет?

А шире: кто определяет, что хорошо, а что плохо? На младенческой стадии человеческой жизни это определяет, конечно же, мать. Когда человек становится взрослым, это определяет нормально функционирующая ОИ. Ну, а если ОИ повреждена, и ее функции выполняет жена (иногда становящаяся в таком случае женской половинкой единого Андрогина), то она и определяет, что такое опасность, а значит – и направление жизненного пути (а если говорить о службе – карьеры). Определяет не словами и директивами, а пугающими (вот где опасность и боль, которые переживаются женой “во сне”, а потом наяву передаются мужу) жестами и мимикой, которые значат для мужа привычное: происходит “что-то неладное”, надо исправиться, подкорректировать направление движения.

“Я люблю свою маму за то, что мама не боится волков”, – написала в своем школьном сочинении дочь Горбачевых Ирина. А кто боится? Неужели М.С.? Нет, конечно, но в случае чего Р.М и его бы защитила от волков, как защищала от любого детского страха. Как защитила бы? Да просто сказав (или лишь показав взглядом): это не страшно. А вот что-то другое (“неладное”), может, и страшно.

Но все-таки, исходя из чего определяет жена это “ладно” – “неладно”, “страшно”-“нестрашно”? Она определяет это, исходя из своих коренных (бессознательных) представлений о плохом и хорошем, “страшном” или “не страшном”. Установок, которые диктуются уже ее собственной ОИ (у Андрогина – одной на двоих).

Господствующая установка ОИ Раисы Титаренко (т.е. – идефикс ее “Матери”) сводится к тому, чтобы подняться при помощи мужа к каким-то возвышенным “ценностям”. Их символом может быть солнце, свет, что угодно маняще прекрасное – поскольку цель подъема четко не определена. Но зато четко определена опасность: все, что может этому подъему помешать. Таким образом из сна Р.М. вытекает еще одна вещь, не осознаваемая ни одним из четы Горбачевых: Андрогин был рожден для подъема (карьеры), как птица для полета. Это очень важно, ибо из того, что мы уже знаем о детстве и юности нашего героя, вовсе не вытекает никакая карьерная жажда. Желание быть всегда первым – да. Но карьера – это немного другое.

Побег из прокуратуры

Дипломную работу студент Горбачев написал на тему “Участие масс в управлении государством на примере местных Советов” (материал собирал в Киевском райсовете Москвы и его исполкоме). “Немалая часть работы была посвящена показу /.../ преимуществ социалистической демократии над буржуазной”. Ему предложили пойти в аспирантуру по кафедре колхозного права, но он отказался. По принципиальным соображениям. Колхозное право он считал “дисциплиной абсолютно ненаучной”. К тому же он надеялся, что и без всякой аспирантуры останется в Москве. Будучи секретарем комсомольской организации, он входил в состав комиссии по распределению и прекрасно знал, что распределен в Прокуратуру СССР. Предполагалось, что там он займется “надзором за законностью прохождения дел в органах госбезопасности” (в связи с начавшейся реабилитацией жертв сталинских репрессий). Но получился облом: буквально придя устраиваться на работу, Михаил узнал, что “правительство приняло закрытое постановление, категорически запрещавшее привлекать к деятельности центральных органов правосудия выпускников юридических вузов” (мол, в 30-е годы юноши наломали слишком много дров). Молодой юрист мог бы, конечно, попытаться “зацепиться за Москву”, но – решил вернуться на родину. Из-за этого у него даже был небольшой конфликт с Александрой Петровной, матерью Раисы. Матери не нравилось, что ее дочь оказалась с мужем “в ставропольской “дыре” (кстати, вот еще один, оставленный выше без внимания, аспект сна о том, как молодые выбираются “из черной дыры”).

Да не страшно, в Ставропольской прокуратуре выпускник юрфака проработал всего ничего – только постажировался десять августовских дней 55-го года. В те же дни (если, конечно, не раньше) он вступил в контакт с кем-то из влиятельных знакомых... Короче – замзав орготделом крайкома КПСС товарищ Портнов позвонил первому секретарю крайкома комсомола товарищу Мироненко и сказал, что есть мнение... молодой специалист... на предмет работы... нужно побеседовать...

Мироненко воспоминает: “В комнату бочком протиснулся среднего роста паренек, приятной наружности, улыбчивый. Поздоровались. Он представился: “Горбачев Михаил”. Сел напротив в кресло, потирая ладони о штаны, волновался очень. Сказал, что он местный, со Ставрополья. Окончил МГУ, юрфак, хочет работать в комсомоле, опыт работы есть, но только в деревню ехать не может, жена тяжело больна, боится, не выдержит, да и специальность у нее неподходящая – философ...

Короче – произвел хорошее впечатление, смотрит прямо, рассуждает здраво”.

Так был сделан первый шаг великой карьеры. Молодой человек был принят на должность заместителя заведующего отделом агитации и пропаганды Крайкома комсомолола. Но почему он решил делать карьеру по комсомольской, а не по юридической линии? Сам М.С. объясняет свой уход из прокуратуры так: “Бесцеремонность, проявленная работниками прокуратуры, безразличие к моей семейной ситуации и вся история с моим распределением зародили у меня серьезные сомнения относительно работы по специальности. Не развеяла их и стажировка в Ставрополе. И я принял решение порвать с прокуратурой”.

Естественно, можно объяснить этот разрыв с прокуратурой (в другом месте М.С. употребляет более точное словосочетание “бежал из прокуратуры”) чем-то более существенным, чем чисто мальчишеская обида на “бесцеремонность” и “безразличие” отдельных ее служащих к “семейной ситуации”. Тем, например, что два деда неудавшегося юриста были репрессированы, а это, несмотря ни на какие оттепели, закрывало путь для приличной карьеры в правоохранительных органах. Когда Миша поступал на юрфак, он таких тонкостей мог и не знать, ему тогда просто “импонировало” положение, он, может, думал, что, выучившись, будет только и делать, что произносить пламенные речи и стоять в красивой позе на защите завоеваний социализма. Иными словами, перед его юношеским взором наверняка предносился облачный призрак мира деда Пантелея, которого (надо помнить и это) спас прокурорский работник. Но поучившись, пообтесавшись, присмотревшись, побывав на практике, Михаил понял, насколько забюрократизирована работа в прокуратуре – какая это рутина, как это далеко от живой работы с людьми, в какой степени это все-таки мир деда Андрея. Хоть и не связанный с работой в поле, хоть и умственный, но, увы, слишком взрослый и конкретно-прикладной.

Это стало проясняться еще во время учебы. В 53-м Михаил побывал на практике в прокуратуре Молотовского района на Ставрополье. Вот что он писал оттуда Р.М.: “Как угнетает меня здешняя обстановка. И это особенно остро чувствую всякий раз, когда получаю письмо от тебя. Оно приносит столько хорошего, дорогого, близкого, понятного. И тем более сильнее чувствуешь отвратительность окружающего... Особенно – быта районной верхушки. Условность, субординация, предопределенность всякого исхода, чиновничья откровенная наглость, чванливость... Смотришь на какого-нибудь здешнего начальника – ничего выдающегося, кроме живота. А какой апломб, самоуверенность, снисходительно-покровительственный тон! Пренебрежение к науке”.

Тут не говорится конкретно о прокурорских начальниках, речь о районной верхушке вообще, о тех несчастных замотанных людях, с которых вышестоящие органы требовали план, план и план. Конечно, они представляли собой очень жалкое зрелище – во всех отношениях. Но почему о них (как-никак двигателях нашего послевоенного скачка) так издевательски говорится в письме Горбачева? Да потому что они как раз воплощали собой скучный и безрадостный мир деда Андрея, то, от чего бессознательным образом хотел отклониться наш практикант, всегда стремившийся к живой, с огоньком, работе с людьми. Дальше в письме говорится о некоем молодом зоотехнике, не нашедшем понимания у этих чванливых чиновников: “Просто обидно. Видишь в этом зоотехнике свою судьбу. Человек приехал с большими планами, с душой взялся за работу и уже скоро почувствовал, что все это и всем абсолютно безразлично. Все издевательски посмеиваются.

Такая косность и консерватизм...”

Вот от этой “косности” молодой человек и решил убежать в комсомол, где надеялся проявить свои общественно-политические наклонности. Как видим, он обдумывал свой побег в эту вольную обитель, общаясь по почте с женой. Ну, конечно, не только по почте. “Обменивались” и непосредственно, не прибегая к перу. И нет никакого сомнения в том, что Р.М. горячо поддержала идею побега из учреждения, в котором так хамски отнеслись к их “семейной ситуации”. Или, во всяком случае, не нахмурила брови, демонстрируя “неладное”. Больше мы не будем говорить о “неладном” в исполнении Р.М. Такие вещи в дальнейшем будут выноситься за скобки (рамки карьеры нашего Андрогина) как нечто само собой разумеющееся.

“Бежать” и “искать”

Чем занимался в крайкоме комсомола замзав отдела агитпропа? Судя по тому, что рассказывает М.С., поначалу все больше мотался по командировкам, читал лекции сельским труженикам. Люди слушали с интересом, поскольку ни радио, ни тем более телевидения по селам не было, газеты приходили с опозданием, книг не хватало. Но лекциями молодой коммунист (в партию он вступил еще в 52-м) не ограничивался. В глубинке он “целые дни проводил в мастерских, на фермах, в бригадах – положение ужасающее, бедность и разорение полное. Вечерами засиживались в правлении колхоза, проясняя бесконечное множество проблем. О многом теперь уже и не вспомнишь – сколько лет прошло”. Но кое-что врезалось в память. Например, бедная убогая жизнь в селе под говорящим названием Горькая Балка. Горбачев разглядел эту жизнь с горы, еще на подходе к селу, и подумал: “Вот почему бежит из этого Богом забытого села молодежь. Бежит от заброшенности, от этой жути, от страха быть похороненным заживо”.

То есть начинающего пропагандиста, лишь несколько лет назад убежавшего из родного села, поразила не столько материальная нищета этого открывшегося вдруг перед ним мира деда Андрея, сколько нищета духовная: “Где-то там, внутри этих убогих жилищ, шла своя жизнь. Но на улочках (если их можно так назвать) не было ни души. Будто мор прошел по селу и будто не существовало между этими микромирками-хатами никаких контактов и связей”. Это типичный взгляд коммуниста со своей архетипической вершинки на прозябание частных людей. Что же делать с этими людьми, как им помочь? Да насадить среди них виртуальный мир деда Пантелея: “Я решил обо всем этом поговорить со специалистами, тоже в осоновном молодыми людьми. Все были согласны – молодежь нуждается в общении. Решили организовать несколько кружков политического и всякого другого просвещения, прорубить, как говорится, “окно в мир”. Провели первые встречи – пришли на них не только люди молодые, но и пожилые. Высказали пожелания о регулярных встречах – лед тронулся”. Или, переводя это с языка Остапа Бендера на язык позднего Горбачева, “процесс пошел”.

Кстати, в этом описании поездки в глубинку нетрудно увидеть то, что мы все наблюдали в работе М.С. времен перестройки и гласности: посоветоваться со специалистами (запомним этих “специалистов”, в дальнейшем они в той или иной форме постоянно нам будут встречаться на пути следования карьеры М.С.), организовать нечто просветительское (слово “гласность” намекает на тот же процесс, что и слово “просвещение”, но – не средствами света, а средствами звука), собрать людей, высказать благопожелания о регулярности, запустить процесс. Самое интересное, что и последствия этой поездки во многом перекликаются с тем, как заканчивались в своем большинстве перестроечные начинания. Президент пишет: “Самое удивительное, что поиск живых человеческих форм работы нередко встречал, мягко говоря, непонимание со стороны партийных комитетов”. Имеется ввиду, что по окончании командировки он заехал к первому секретарю местного райкома партии товарищу Дмитриеву, рассказать о том, что видел и чем занимался в Горькой Балке (во времена перестройки он все тоже отчитывался перед своими партийными товарищами), и результатом этого визита стала “телега” Сергея Афанасьевича Дмитриева в крайком: Горбачев “вместо того, чтобы наводить порядок, укреплять дисциплину и пропагандировать предовой производственный опыт, стал создавать какие-то “показательные кружки”.

Чем объяснить эти навязчивые переклички между тем, что происходило у всех на глазах в дни перестройки, и тем, что Горбачев делал, работая в комсомольском агитпропе (и дальше, как мы увидим, на всех этапах своей партийной карьеры)? Да тем, что с годами человек по сути своей не меняется. Меняются должности, окружение, места обитания, род занятий, что угодно, но – не приемы решения возникающих перед ним проблем. Эта истина всем очевидна, но последствия ее как-то мало осмысливаются. А стоило бы...

В дальнейшем, описывая жизненный путь Горбачева (точнее – его партийную карьеру), мы вменим себе в обязанность постоянно обращать внимание на то, какими приемами он пользовался на каждом этапе движения вверх, будем анализировать структуру его карьерных технологий, находить в них общие моменты и фиксировать различия. Инвентаризировав горбачевские технологии, мы хотя бы частично поймем причины его стремительного взлета, а также – падения. Ну а попутно, даст Бог, наметим хотя бы пунктиром контуры общей теории советской партийной карьеры. Да и, чем черт не шутит, российской карьеры вообще.

Начнем с того, что нам известно: Горбачеву свойственно отталкиваться от мира деда Андрея и стремиться в мир деда Пантелея. Начав свою деятельность с “поиска живых человеческих форм работы”, он натолкнулся на “непонимание со стороны партийных комитетов” в лице товарища Дмитриева, который считал, что дело Горбачева – “наводить порядок”, а не создвать “показательные кружки”. Дальше – больше. Наш герой уже жалуется: “Но постепенно “просветительство” в комсомольской работе стало все больше вытесняться хозяйственными кампаниями, разворачивовшимися одна за другой по инициативе Хрущева. Я очень скоро начал понимать, что работа в партийно-комсомольском аппарате по-своему коварна. Она предполагает готовые “правила игры”, втискивает в определенные жесткие рамки. Опасность скатиться от работы действительно общественной к чисто чиновно-бюрократической, от которой я бежал из прокуратуры, была крайне велика и здесь, в комсомоле”.

То есть получается, что молодой пропагандист обнаружил на практике неприятную вещь: партийная работа, которую он первоначально принимал за прекрасный и легкий мир деда Пантелея, может обернуться скучнейшей рутиной, оказаться постылым миром деда Андрея. Сама жизнь заставила Горбачева осознать этот факт, и с этим знанием, с этой вставшей перед ним во весь рост реальной проблемой надо было что-то делать, как-то с ней жить. От нее не спрячешься, не убежишь. После бегства из прокуратуры бежать уже некуда. Не так поймут. Остается работать с тем, что имеешь, искать в этой комсомольско-партийной сфере особые ниши, в которых можно успешно упражнять свои внутренние задатки, создавать свой особый, преемлемый для “Вылитого деда, требующего внимания”, мир.

Что и как искать? Чтобы это понять, надо четко поставить проблему. Горбачев ее ставит прямо ребром: “Партийные организации, взяв на себя функции прямого руководства экономикой, сами действовали как хозяйственные органы и от комсомола ожидали того же. Все оценивалось через призму хозяйственных успехов. Есть они, хорошо работают и партийные организации, и комсомол. Ну а нет – так и политическая работа ничего не стоит”.

Какой вывод отсюда? Целых два. Первый: по мере возможности надо избегать тех областей партийной работы, которые хоть как-то связаны с хозяйственной деятельностью. Второй: искать и находить такие ниши в партийной работе, в которых нет “правил игры” (готовых), “жестких рамок” (определенных кем-то), то есть – те лакуны партии и комсомола, в которых можно играть без “правил”, жить вне “рамок”, определенных и изготовленных кем-то другим, где можно создавать свои “правила” и таким образом определять “рамки” жизни и поведения для других. А чтобы это стало реальностью, надо быть либо очень большим начальником (вот и корень карьерного устремления), либо – действительно искать себе такую нишу, в которой тебя трудно проконтролировать (а лучше – и то, и другое). Так вот, именно эту еще только умопостигаемую (нами) нишу наш герой интуитивно счел сферой чисто “политической работы”, деятельности “действительно общественной”. Что это такое, сходу трудно понять. А уж найти-то – совсем нелегко. Но Горбачев не унывал, постоянно искал. Мы это занятие будем в дальнейшем называть “Поиск своей ниши”. А саму эту странную нишу, где человек, находясь на службе, может делать, что хочет, – “Нишей свободы” (для Горбачева это, конечно, мир деда Пантелея).

Самое удивительное – то, что он эту идеальную “Нишу” всегда находил. Иногда сам, иногда жизнь подбрасывала. Например, весной 56-го подоспел разоблачительный доклад Хрущева на ХХ съезде. Ознакомившись с текстом информационного письма в крайкоме партии, наш герой поддержал “мужественный шаг Хрущева”. Нужно было включаться “в разъяснительную работу итогов ХХ съезда среди молодежи”, ехать в район (с глаз долой от начальства). Это было сложное дело, потому что далеко не все правильно понимали, что произошло. Тут и понадобилось то, что М.С. называет “политической работой”. “Уже в первые дни пребывания в районе я понял, что нужны не публичные речи, а откровенные дружеские беседы. Свои наблюдения и предложения после этой командировки передал в крайком партии, и они вызвали интерес”. О, “вызвать интерес” это важно...

С места – в карьер

И все-таки: что конкретно понимает М.С. под “работой действительно общественной”? Попробуем разобраться. Аполитичные люди, с детства ориентированные на свою узкую специальность и частную жизнь, привыкли думать, что вся эта пионерская, комсомольская и прочая партийная работа нужна для того, чтобы мешать им жить и работать. Но настоящий партийный работник (не подменяющий собой хозяйственные и прочие органы) должен думать иначе, он должен искать способы встать впереди всякого процесса и вести людей, куда указывает партия. А еще лучше – самому организовать какой-то процесс и объявить (но – доказательно, доказательно), что он идет ровно по магистральному курсу, проложенному ЦК. Пожалуй, это и будет означать, что ты не скатываешься к работе “чисто чиновно-бюрократической”, а занимаешься “работой действительно общественной”.

Господа, пусть я ретроград, пусть я покажусь вам товарищем Дмитревым, но – я, право, не понимаю, почему какой-то комсомольский засранец должен лезть в чужие дела, вместо того, чтобы заниматься своим прямым делом? Любым, но – конкретным и взрослым. Не нравятся “правила игры”? Пытайся менять их, но не для себя одного, а для всех, ведь ты же юрист. Не можешь? Тогда превращайся в товарища Дмитриева. Он, конечно, и пузо отъел, и университетов не проходил, но он худо-бедно дает стране план, а что делает какой-нибудь искатель своей роли и места? Путается под ногами, а потом резко идет на повышение. Почему? Совсем непонятно. Тут проблема и тайна. И самый нерв советской партийной карьеры.

Давайте разбираться по порядку. Что делал Горбачев, приехав в Горькую Балку? Искал. Что искал? Живые формы работы. Как искал? Советовался со специалистами. Какими? Такими же, как он (молодыми). Что нашел? Что люди имеют нужду в общении. Что решил? Организовать кружки. Какие? Всякие. Каков результат? Пришли люди. Что они сделали? Высказали пожелания. Что из этого следует? Процесс пошел. Конец первого действия.

Действие второе. Горбачев наносит визит товарищу Дмитриеву и пересказывает ему содержание первого действия. Как реагирует Дмитриев? Не понимает. М.С. еще раз объясняет: люди жаловались на беспросветную жизнь, и я организовал им кружки просвещения. Дмитриев в шоке – “кружки”? – он готов с ума соскочить, но тут, как последнее средство спасения от нервного срыва из глубин его бессознательного начинает вверх всплывать архетипика: ба, да, может, это какой ревизор под видом пропагандиста? Инкогнито проклятое! И он уже здесь две недели, а у меня... В эти две недели высечена унтер-офицерская жена! Арестантам не выдавали провизии! На улицах кабак, нечистота! Короче, райононачальник узнает в Горбачеве Хлестакова. Но самое забавное, что и Горбачев узнает в Дмитриеве Городничего: “Я был буквально ошарашен, а потом понял. Дмитриев рассуждал так: приедет Горбачев в крайком, расскажет о жизни села, о невнимании к людям”. Дмитриев: “Все узнал, все рассказали проклятые купцы!” Дальше уже не по Гоголю. Советский Городничий спасается, нанося “упреждающий удар”, пишет...

Действие третье. В крайком партии приходит “телега”: “приезжал какой-то Горбачев” и создал “показательные кружки”. Что должен думать человек, получивший подобный сигнал? Для начала он должен понять: кто рехнулся? Он сам? Дмитриев? Горбачев? Чтобы это понять, вызывает Горбачева: “что у тебя там случилось?” Ответ: “Ничего чрезвычайного” (опять гоголевский мотив: “Чрезвычайное происшествие! Неожиданное известие!”). И тут же многозначительный довесок пропагандиста: “Но впечатления тяжелые”. Стоп, контакт установлен, Горбачев не сумасшедший, он трезво оценивает ситуацию. И при этом производит хорошее впечатление, смотрит прямо, рассуждает здраво (правильно о нем отзывался товарищ Мироненко). А это паникер Дмитриев, чем перестраховываться, лучше бы показатели по мясо-молочной продукции улучшил...

Так в крайкоме КПСС узнают, что есть такой молодой человек Михаил Горбачев, приятной наружности, симпатичный, внимательный, в меру критичный к отдельным недоработкам (неизбежным, впрочем, в неуклонном процессе поступательного движения к светлому будущему всего человечества), образован, недавно закончил юрфак МГУ, нешаблонно работает с массами, постоянно ищет новые формы, причем придумал такую штуку – вот умора! – показательными кружками отвлекать поселян от того, что им жрать нечего. В общем, наш человек, надо взять его на заметку.

Все это безымяный товарищ, получившего тревожный сигнал незадачливого Дмитриева, узнает непосредственно от Горбачева, который открыто, но сдержано улыбаясь, делится (прямо, как Иосиф Прекрасный у Томаса Манна) своими задумками, дает почувствовать свои возможности, на что-то полунамекает (не все же говорится впрямую), выражает какие-то опасения, надежды и так далее. Одним словом партийцы – “обмениваются”. Никто и не говорит, что точно так и происходил этот разговор. Может быть даже, М.С. давно был знаком с безымянным товарищем. Но нам важно почувствовать главное: если бы Горбачев был Акакием Акакиевичем Башмачкиным, он навсегда бы им и остался, а поскольку он – Иосиф Прекрасный, то – стал генсеком. Известная всем словоохотливая обаятельность президента (с теми, кто ему по какой-то причине нужен) – это своего рода тоже прием делания карьеры. Зафиксируем его под рубрикой “Улыбка Иосифа”.

Далее: если бы наш герой просто создал эти свои кружки, но не зашел бы к товарищу Дмитриеву, может быть, и не было бы этого (или другого, пятого, десятого) разговора. Начинание в Горькой Балке естественным образом заглохло бы (как выражалась бабушка Васютка, “а наутро все разбежались”) в безвестности, не дав никакого плода. А так – оно тоже, конечно же, умерло, но – принеся добрый плод Горбачеву. Отсюда несколько последствий. Во-первых, увенчавшийся успехом “Поиск своей ниши” приводит к тому, что президент называет “процесс пошел”, а мы будем называть “Запускание процесса”. Однако, во-вторых, для того, чтобы “Запущенный процесс” дошел до начальства и таким образом привел к реальному результату лично для запускающего, необходимо, чтобы кто-нибудь поднял шум вокруг идущего процесса. Все мероприятия по поднятию этого шума (а они, как увидим, могут быть очень разнообразны – не всюду же сидят такие идиоты, как Дмитриев) мы будем называть “Синдром Бобчинского” (поскольку уж обнаружили этот прием при помощи Гоголя и – в честь героя, который выразил чаяния всех жаждущих заявить о себе: “Ваше императорское величество, в таком-то городе живет Петр Иванович Бобчинский”). И уж только, в-третьих, представ пред очами безымянного товарища, можно применить “Улыбку Иосифа”.

В целом технологию, состоящую из логически стройной цепи упомянутых выше приемов, по праву следует называть “Чистой политической работой”. В дальнейшем мы это понятие углубим и расширим, а пока просто скажем: если бы М.С. действовал как все – не искал свою нишу, а тянул рутинную лямку, сообразуясь с “готовыми “правилами “игры”, которые ему предлагал партийно-комсомольский аппарат, – если бы не запускал процессов, если бы на него не жаловались в крайком партии, если бы он сам не передавал туда же свои “наблюдения и соображения”, он при всем своем трудолюбии, университетском образовании и обаянии не смог бы так стремительно выдвинуться (“Стремительное выдвижение” – завершающий этап данной технологии). А так – уже через год после начала работы в комсомоле, ему предлагают стать первым секретарем Ставропольского горкома комсомола. Что же, прекрасный случай проверить нашу теорию. Каковы первые шаги Горбачев на новом посту?

“Долго размышлял, с чего начать. Проблем было много. /.../ Начал с того, что создал городской дискуссионный клуб. /.../ Тема первого диспута была вроде бы достаточно безобидной: “Поговорим о вкусах”. /.../ Реакция последовала незамедлительно. Секретарю горкома партии сразу стали звонить бдительные доброхоты: “В самом центре... Какой-то щит... Явная провокация!”

Блестящий результат! Не успел приступить, а “доброхоты” уже доносят (это, видимо, об афише клуба). Отчетливый случай “Синдрома Бобчинского” после тщательно проведенного “Поиска свой ниши” и едва лишь наметившегося “Запускания процесса”. Пора идти применять “Улыбку Иосифа”. Нет сомнений: если и дальше столь же эффективно использовать технологию “Чисто политическая работа”, то молодой человек на этом посту не задержится.

Впрочем, помимо споров о вкусах комсомольский секретарь занимался и многим другим. Например, чтобы “реализовать энергию комсомольцев” решил, он создать нечто сугубо практическое – “Оперативный комсомольский отряд – ОКО” (не “государево”). Отряд завоевал огромный авторитет, пользовался страшной популярностью – чуть где возникла какая “буза”, сразу – раз, и все опять тихо. Одно плохо – вскоре под видом оперотряда в городе стали действовать хулиганы и грабители. Да и сами оперотрядчики иногда нарушали закон, прибегая подчас к неоправданному мордобою (что индуцировало “Синдром Бобчинского”). Пришлось к ним приставлять милицейских (результат походов в райком КПСС с “Улыбкой Иосифа”). Были и другие формы работы – трудоустройство молодежи, “окна сатиры”. Во всем этом тоже легко увидеть приемы “Чисто партийной работы”, но еще тут проглядывают кое-какие иные приемы. Они пока не очень ясно видны, поэтому в чистом виде мы их будем выделять в других местах нашего исследования.

А сейчас констатируем: при такой шумной и бурной комсомольской деятельности (“Чисто политической работе”) в крайком КПСС не могли не заметить Горбачева, и уже в апреле 58-го он был избран вторым а ровно через два года первым секретарем крайкома ВЛКСМ. Это время было очень тяжелым для нашего героя – в том смысле, что “Чистая политическая работа” на этих должностях, похоже, не очень-то получалась. Потому что время было такое. И должности. “Эти четыре года моей жизни были до предела заполнены повседневной будничной работой, что постепенно становилась все более характерной для комсомола тех лет. Одна массовая кампания следовала за другой”. М.С. просто извели эти постоянные “месячники”, “двухмесячники”, рейды, отчетность. Надо было выполнять все, что спускалось из ЦК ВЛКСМ. Приходилось жить по “готовым “правилам игры”, а не по своим. Конечно М.С. постоянно предпринимал “Поиск своей ниши”, но будучи все время на виду, практиковал все больше другой прием, о котором речь будет чуть ниже, но назовем уже сейчас: “Не залупайся”. Дело в том, что наш герой уже тогда “понимал, что комсомол – это часть системы”. По крайней мере – он так теперь утверждает.

Партработник

Но в той работе все-таки были и плюсы: “Моя новая должность вывела меня, между прочим, на новый круг общения – с “верхами” региональной политической элиты, секретарями крайкома партии”. Постоянно общаясь с этими влиятельными людьми, можно было отбросить описанную выше начальную часть технологичесуой цепочки “Чисто партийная работа” и применять лишь ее эффектную концовку – “Улыбку Иосифа”.

Так вот – о “верхах”. Федор Давыдович Кулаков стал первым секретарем Ставропольского крайкома КПСС летом 60-го – вскоре после того, как Горбачева избрали первым секретарем крйкома ВЛКСМ и кандидатом в члены бюро крайкома партии. Этот яркий человек сыграл в дальнейшем особую роль в карьере будущего генсека. Естественно, двум первым секретарям приходилось работать сообща. “Кулаков, давая все новые и новые поручения, как бы присматривался ко мне, изучал, на что я способен”, – сообщает М.С. Надо ли объяснять, что он выполнял все эти поручения с особым блеском и рвением. И к тому же “Улыбка Иосифа” у него всегда была наготове.

Потому вскоре и случилось то, что мемуарист передает скромно и буднично: “В январе 1962 года на отчетно-выборной конференции меня вновь избрали первым секретарем крайкома ВЛКСМ, а всего через несколько недель Федор Давыдович вызвал к себе и предложил перейти с комсомольской на партийную работу”. Так Горбачев стал парторгом крайкома по Ставропольскому территориальному производственному колхозно-совхозному управлению, объединившему три пригородных района. Что это была за должность, свежему человеку теперь уже трудно понять (и М.С. толком не объясняет, просто говорит: “создавался новый институт”), но отбору на нее придавалось такое значение, что назначаемого на нее приглашали на беседу в ЦК. Опять-таки не усомнимся: на этой беседе кандидат на новую должность вел себя достойно и правильно – смотрел открыто, рассуждал здраво, улыбался...

Новое дело захватило Горбачева, он день и ночь колесил по хозяйствам, создавая новые структуры управления. Искал свою нишу? Да ее и не надо было искать, это была самой природой (точнее, все-таки партией) созданная ниша. Не то, чтобы там вообще не было “готовых “правил игры”, но – многое надо было создавать заново, творить, а это, как помнится, полностью соответствует игровым установкам “Вылитого деда, требующего внимания”, который так склонен был заниматься описанной выше “Чисто политической работой”. По этой работе М.С., конечно же, часто встречался с Кулаковым (который, будучи его самым главным реальным начальником, являлся еще и символом: этаким дедом Пантелеем одноименного виртуального мира)

И вот тут один небольшой эпизод, вскрывающий новые горизонты карьерных технологий, которыми столь успешно пользовался наш подопечный. Летом 62-го на бюро крайкома обсуждался врпрос о каком-то очередном Обращении ЦК и Совмина к труженикам села. Заведующий отделом агитации и пропаганды товарищ Лихота вдруг ни с того ни с сего наехал на молодого парторга: Горбачев, мол, недооценивает соцсоревнования и пошло... Может, М.С. и действительно, увлекшись новой работой, чего-то недооценил, этим лихотам и дмитриевым ведь не угодишь. А может быть, он как-то совсем бессознательно спровоцировал бдительного Лихоту (до чего же говорящая фамилия), применив один из известных уже нам приемов технологии “Чисто политическая работа”. Но, так или иначе, услыхав слова критики, новоиспеченный парторг возразил бюрократу. Возникла перепалка. Назначили комиссию, проверили, собрался партактив, на котором Кулаков в грубой форме распек Горбачева. Тот хотел и здесь возразить, но не дали. Парторг впал в тоску, он был на грани: “После этого эпизода некоторые коллеги стали посматривать на меня как на конченного человека” Но дальше: “Каково же было мое изумление, когда работники аппарата крайкома со ссылкой на Кулакова попросили написать справку об опыте моей работы”. Мол, в ЦК обобщают наиболее интересные материалы о партийных организациях колхозно-совхозных объединений, и твои соображения придутся кстати.

Почему М.С. считает нужным рассказать подробно именно об этом эпизоде своей партийной биографии? Видимо, потому что это было сильное потрясение. Еще, пожалуй, потому, что некий старый мудрый товарищ сказал ему после того распекания: не переживай, что тебе не дали слова, и запомни: “Самая лучшая речь – непроизнесенная”. Солженицинский Иван Денисович выразился бы емче: “Не залупайся”. Эту партийную мудрость М.С. хорошо запомнил и в дальнейшем (как, впрочем, и раньше, в комсомоле) использовал как технологический прием. Но самое главное то, что, несмотря на разнос на партактиве, создавший ложное мнение о Горбачеве как человеке конченом, Кулаков не только оценил опыт его работы (“чисто политической”), но вскоре призвал Горбачева к себе “и – как гром среди ясного неба – предложил перейти на работу в аппарат формировавшегося сельского крайкома (тогда как раз началось разделение партийных организаций по производственному принципу. – О.Д.) заведующим отдела партийных органов”. Существенное повышение.

Мы уже обращали внимание на недоумение президента, который в процессе писания мемуаров вдруг обнаружил “интересную закономерность” в своей “политической карьере”. Он, видите ли, “всегда приходил на тот или иной пост в момент, когда его не ждали”. Но это еще ладно бы, а вот главное: “Да и для меня самого это часто бывало неожиданным”. Далее следует страница примеров, подтверждающих это открытие. Действительно: что ни шаг в карьере, то “гром среди ясного неба”. О чем это говорит? О некоторой милой детскости, даже наивности нашего клиента. О том, что он не ведает, что творит. О том, что он никогда не использовал сознательно те технологии, о которых мы здесь талдычим. Он всегда лишь по-детски играл в милом его сердцу мире деда Пантелея. И так же по-детски удивлялся каждому своему новому “неожиданному” назначению. Кто нам после этого запретит назвать эту “закономерность” карьеры Горбачева “Детской неожиданностью”? Никто. Но мы это будем называть “Неожиданное назначение”.

Однако вернемся к конфликту с Лихотой. В нем, конечно, прослеживается нечто, уже нам знакомое: “Запускание процессов” во вновь обретенной своей “Нише” накликало “Синдром Бобчинского”. Но вместо того, чтобы перевести все это в “Улыбку Иосифа” или хотя бы – в “Не залупайся” (очень подобающий прием, когда рядом сидят два старших товарища), М.С. вдруг лезет в бутылку, рискует, нарывается на партийное разбирательство. И действительно оказывается виноват. Сам товарищ Кулаков аттестует его вопиющее отклонение от чиновно-бюрократической рутины как “безответственность в работе с Обращением ЦК”. Не какой-нибудь Дмитриев, а – Сам, выше нет в крае. Такое действительно может плохо окончиться.

Но результат тот же самый – быстрое повышение. Это как понимать? Как чудо горбачевской карьеры? Или – мы обнаружили новую технологию? Чтобы это понять, рассмотрим пример из времен значительно более поздних, когда М.С. уже был секретарем ЦК по сельскому хозяйству.

Атака слабой позиции

Дело было 7.09.79. Вручали награды космонавтам, собрались все члены руководства СССР, стоят ждут начала церемонии, переговариваются вполголоса. Леонид Ильич как обычно интересуется видами на урожай... Горбачев, само собой, пользуясь случаем, докладывает: надо добавить туда машин и сюда – для успешной уборки. И тут вдруг встревает Косыгин Алексей Николаевич и начинает резко выговаривать нашему герою: “хватит, мол, попрошайничать, надо обходиться своими силами”. Автор “Целины” миролюбиво так объясняет скандалисту премьеру: “Послушай, ты же не представляешь себе, что такое уборка. Надо этот вопрос решать”. Но тот не унимается...

А надо вам знать, что накануне М.С. разослал членам Политбюро записку с пессимистическими прогнозами величины урожая и предложением закупок зерна за рубежом. Вот к этому и прицепился Косыгин: “У нас нет больше валюты закупать зерно. Надо не либеральничать, а предъявлять более жесткий спрос и выполнить план заготовок”. Ощутив столь явно агрессивную манифестацию мира деда Андрея, Горбачев “и сам не сдержался, заявил, что если предсовмина считает, что мною и отделом проявлена слабость, пусть поручает вытрясти зерно своему аппарату и доводит эту продразверстку до конца”.

“Воцарилась мертвая тишина...”, – заключает повествователь. “Разразившийся скандал” был разрешен приглашением начать награждение космонавтов. После окончания церемонии М.С. вернулся в свой кабинет, он мучился из-за того, что сорвался... Дальше самое смачное:

“Минут через пятнадцать раздался телефонный звонок Брежнева.

– Переживаешь? – спросил он, видимо, желая подбодрить и успокоить меня.

– Да, – ответил я. – Но дело не в этом. Не могу согласиться с тем, что я занял негосударственную позицию.

– Ты правильно поступил, не переживай. Надо действительно добиваться, чтобы правительство больше занималось сельским хозяйством. – На этом наш разговор закончился”.

Ну, а еще через пару часов позвонил сам Косыгин, и в этом уже спокойном разговоре М.С. не преминул сослаться на свою неопытность: “Алексей Николаевич, может быть, вы в самом деле возьмете на этом заключительном этапе инициативу в свои руки. Для меня это первая такая кампания. Да еще в такой тяжелый год”.

Читатель уже без труда может предсказать, что стало результатом этой поучительной стычки на высшем уровне... То есть, разумеется, наш герой говорит: “Инцидент с Алексеем Николаевичем имел для меня совершенно неожиданные последствия”. Но что уж тут “неожиданного”, если, как правило, после конфликта, участником которого оказывался Горбачев, следовало его “неожиданное” повышение. Вот и в данном случае: в сентябре Горбачев повздорил с Косыгиным, а через некоторое время (“однажды поздней осенью”) состоялась беседа молодого секретаря ЦК с Сусловым, который сказал: “Тут у нас разговор был. Предстоит Пленум. Есть намерение укрепить ваши позиции. Было предложение ввести вас в состав членов Политбюро. Но я выступил против и хочу, чтобы вы знали об этом. Будем рекомендовать вас кандидатом в члены Политбюро. Так будет лучше. Рядом с вами работают секретари по пять, десять, пятнадцать лет. Зачем вам создавать вокруг себя лишнее напряжение?”

С этим М.С. не мог не согласиться (с тех пор, как он переехал в Москву, прошел всего год), хотя, кажется, до сих пор считает, что, если бы не было никаких конфликтов, его карьера протекала еще быстрей. Если он так считает, то это ошибка. Из своего собственного опыта он должен был бы понять, что конфликты (дальше читайте внимательно, господа карьеристы) для карьеры весьма продуктивны. Надо только правильно выбрать антагониста, тщательно организовать мизансцену и точно урвать момент (полистайте “Поэтику” Аристотеля). Скажу больше: всякий грамотно проведенный конфликт продуктивен, хотя это и не очевидно. Но это совершенно очевидно, когда конфликтуешь с вышестоящим субъектом, у которого плохие отношения с начальником, от коего зависит твоя карьера. Отношения между Брежневым и Косыгиным в то время были уже отвратительные. Потому М.С. и удалось атаковать ослабевшего премьера с таким блестящим, увенчавшимся “Неожиданным назначением”, результатом. Отсюда и название всей этой карьерной технологии – “Атака слабой позиции”.

В нее входит цепочка приемов. Начинать всегда надо с “Докажи готовность”. Суть этого приема в том, чтобы каким-либо способом привлечь внимание высшего начальника к тому, что кто-то из нижестоящих начальников может быть тобой атакован к вящему удовольствию патрона. Прием этот может применяться по-разному. Можно в разговоре с патроном намекнуть на то, что такой-то – не очень хорош, не на своем месте. А иногда бывает полезно просто поконфликтовать на глазах у высшего руководства с каким-нибудь руководителем послабей, проявить принципиальность, выйти из себя во имя какой-нибудь общеизвестной истины. Это полезно даже в том случае, если плохих отношений у вышестоящих товарищей еще нет. С одной стороны будет подан сигнал потенциальному покровителю: видишь, на меня нападают, ты можешь взять меня под свое крыло (многие начальники к этому очень чувствительны, проникаются отеческими чувствами), а с другой – получится провокация потенциального противника, призванная вывести его из себя, напрячь, заставить метаться и делать ошибки. Данный прием в приведенных здесь примерах пока что не очень отчетливо виден (разве что – его концовка: записка о плохом урожае и закупках зерна, которая спровоцировала вспышку Косыгина, давшую Горбачеву повод “не сдержаться”), но чуть ниже он будет совершенно нагляден.

После “Докажи готовность” наступает латентный период – “Ожидание повода”, а когда появляется “Повод” (Косыгин вмешивается), наступает собственно острая фаза конфликта: “Нет, я вам все же скажу...” На следующей стадии обязателен прием “Демонстрация горя”: если начальник сам не звонит (как это сделал чувствительный Брежнев), до него обязательно надо донести глубину ваших детских терзаний (сходите, поплачтесь). Прочувствовавший вашу горькую боль начальник окончательно входит в роль заботливого родителя (в нашем случае – деда Пантелея) и осуществляет “Неожиданное назначение”.

Эту технологию могут, конечно, пытаться исполнять все люди, делающие карьеру, но именно у М.С. она получалась всегда блестяще и артистически. Почему? Для того, чтобы это понять, надо иметь ввиду, что само устройство его души предполагает конфликт между двумя мирами. У Горбачева всегда были напряженные отношения с миром деда Андрея (яркий представитель этого мира – Косыгин), стремление убежать из него, а если это не удается – использовать, например, в целях создания “Синдрома Бобчинского” из технологии “Чисто политическая работа”. В данном случае технология немного иная (хотя и родственная), в ней представитель мира деда Андрея используется для того, чтобы конфликтовать с ним на глазах Брежнева, который играет ту же роль, которую некогда, в Мишином детстве, играл дед Пантелей. “Первоначальная сцена” (так сказать, платоновская идея) “Атаки слабой позиции” выглядит так: родители (представители мира деда Андрея) пытаются забрать сына домой, а мальчик сопротивляется, устраивает истерику, апеллирую к деду Пателею. Тут не худо и повторить подлинные слова президента о подобных коллизиях в доме деда и бабки: “Чувствовал я себя у них главным. И сколько ни пытались оставить меня хоть на время у родителей, это не удалось ни разу”.

Точно так же “ни разу” во всей великой карьере М.С. миру деда Андрея не удалось победить устремление (хотя удавалось на время удерживать) нашего героя в мир деда Пантелея. Горбачев был рожден побеждать и использовать в своих целях всякого рода дмитриевых, лихот и косыгиных, а они в свою очередь были рождены, чтобы служить мальчиками для битья фигурам чисто политическим (горбачевым и брежневым)

И в конце главки – предупреждение практикам: надо понимать, что нормальный взрослый человек без фальши вышеописанные приемы проделать не сможет. Чтобы удачно провести “Атаку слабой позиции”, нужно либо быть великим артистом, либо – иметь детский опыт, похожий на горбачевский. Последнее предпочтительней, ибо “Атака” в этом случае протекает естественно и бессознательно, как поется внутри тебя с детства знакомая песня. Вот уже ее финал, и гениальный карьерист искренне удивляется: какое “неожиданное” назначение! Понятно, он ведь добился этого назначения бессознательно, как бы во сне. Он гений и маг высокого карьеризма. А карьеристам средней руки рекомендую запомнить: используя любую технологию, всегда и везде страхуйтесь приемом “Не залупайся”.

Рассадник кадров

Но вернемся на Ставрополье, к тому моменту, когда через три с небольшим месяца после конфликта с участием Лихоты и Кулакова последний пригласил Горбачева к себе “и – как гром среди ясного неба – предложил” новую заманчивую должность.

1.01.63 М.С. уже приступил к руководству отделом парторганов. Отдел ключевой, занимался едва ли не всем, что связано с общественно-политическими организациями. “Но главное – в компетенции отдела находились кадры, та самая номенклатура, в которую входили все сколько-нибудь значимые должности, начиная с постов сугубо партийных и кончая директорами предприятий и совхозов, председателями колхозов”. Увлекательное это занятие, господа, “подбор, расстановка и воспитание кадров”. Умеючи тут многого можно достичь. А уж такому человеку, как М.С., с его, так сказать, врожденным устремлением к неформальной общительности – тут просто раздолье. Какая-нибудь канцелярская крыса развела бы волокиту, интриги, перекладывание бумажек... А Горбачев, оказавшись при деле, которое “обеспечивало крайкому реальную власть”, поставил себе “сверхзадачу”.

Какую? “Свою “сверхзадачу” я видел в том, чтобы поддерживать, если нужно – защищать способных, часто строптивых работников и решительно добивался замены руководителей некомпетентных, малообразованных, не умеющих, да и не стремящихся строить уважительные отношения с людьми”.

Давайте вдумаемся: что это значит? С первого взгляда – совершенно рациональная программа. А уже со второго в ней обнаруживается нечто как будто знакомое. Спросим себя: что такое “защищать способных, часто строптивых работников”? Да ровно то, что при “Атаке слабой позиции” делает сильный начальник. Он “защищает” подчиненного, проявившего “строптивость” по отношению к слабому начальнику. Та же самая ситуация, но – перевернутая по отношению к Горбачеву: теперь он начальник, который решает (под общим руководством Кулакова), кто “способный” (пусть и “строптивый”), а кто – нет. В свою очередь “строптивый” кадр, роль которого в предыдущем описании “Атаки” играл наш герой, теперь – некто нижестоящий “атакующий слабую позицию”. Уж конечно – не самого М.С., который, занимаясь вопросами кадров, по определению стоит в сильной позиции. Нет, “атакуют” другого, а если кому-то придет в его глупую голову “атаковать” снизу человека, занятого воспитанием кадров, то он, глупец, немедленно перейдет в категорию “руководителей некомпетентных, малообразованных, не умеющих, да и не стремящихся строить уважительные отношения с людьми”. Разве не так? Разве наш герой какой-нибудь бездушный механизм, решающий автоматически (не взирая на то, что с ним не хотят строить “уважительные отношения”), кто компетентен, а кто – не совсем? Увы, при всем уважении, нет.

Конечно, если смотреть на “сверхзадачу” Горбачева как на некий идеал или хотя бы – как на рационально сформулированную просто задачу, то никакого субъективизма при ее решении быть не должно. В идеале должно быть следующее: кадр “Х” имеет такие-то объективные характеристики, максимально соответствующие месту “У”. Если это место свободно (или на нем сидит человек, не справляющийся со своими обязанностями), кадр “Х” автоматически перемещается на место “У”.

Разумеется, так не бывает нигде, а номенклатурном мире – еще и никогда. У номенклатуры решающий принцип: свой – не свой. То есть справку о липовом образовании, конечно, посмотрят. И проверят, не висит ли у тебя сопля до колен, а также – перед кем и какие у тебя заслуги. Но главное – “свойскость”. Она определяется по неким неявным и даже неуловимым для рационального сознания признакам, типа – приятных (на твой начальственный вкус) манер и наружности (“Улыбка Иосифа) или немотивированной “строптивости” по отношению к человеку, который тебе (руководителю) почему-то не нравится (“Атака слабой позиции”). Когда ты решаешь судьбу человека, такие вещи действуют на твою подкорку. И если ты думаешь (как Горбачев), что принимаешь объективно взвешенное решение, ты все равно основываешься на всякого рода неконтролируемых внешних воздействиях, которые ощущаешь внутри себя как подобие мысли: “свой в доску”.

Вот, например, один из людей Горбачева, Николай Терещенко. Председатель колхоза, человек несомненно достойный, но только его хотели исключить из партии за то, что он “по ночам домашнюю скотину колхозников из винтовки расстреливает”. М.С. поехал с этим разбираться, так и познакомились. Первое впечатление: “смотрю, симпатичный парень лет тридцати с небольшим, почти мой ровесник”. Курсивом сразу фиксируем “Улыбку Иосифа” на лице Терещенко. Теперь предыстория. После избрания председателем колхоза Терещенко попробовал начать с благоустройства села: “Стал строить современный поселок, сажать деревья, розы выращивать”. “Розы” – это по-нашему. Однако данный этап терещенковского “Поиска своей ниши” не увенчался успехом. Ногайцы, жители этих мест, не приняли “розы” всерьез.

Продолжение “Поиска”: “Чтобы как-то сплотить людей, организовал Терещенко хор, решением правления обязал всех ходить на спевки. Сам тоже пел”. Гениально! Помнится, в Х1Х веке общинный принцип назывался еще “хоровым началом” русского народа. А тут ногайцы. Впрочем, в этой найденной Терещенко хоровой “Нише” (полный аналог горбачевских “кружков”) вокруг председателя стали “постепенно группироваться единомышленники. Но дела все равно не ладились: “На работу выходила лишь половина членов колхозных семей, остальные /.../ занимались индивидуальным хозяйством. А по ночам – воровством”. Все-таки “стараниями Терещенко и его соратников (можно сказать: тех, кто с ним спелся. – О.Д.) удалось вырастить хороший урожай люцерны, кукурузы, однолетних трав, но все это стало добычей участников ночных набегов”. Вот по их ишакам председатель и палил из ружья (“Синдром Бобчинского”). В результате явился Горбачев... Поглядел, купился на “Улыбку Иосифа”, пожурил, посоветовал кое-что, и вот заключительный мажорный аккорд: “Николай был согласен со мной и в то же время надеялся на поддержку”. Да он на нее изначально надеялся (но – в глубине души, бессознательно), потому и стрелял. И разумеется получил ее и получал постоянно в дальнейшем: хозяйство стало преуспевающим, а сам он в конце концов – членом ЦК КПСС.

Судя по тому, что рассказано в “Жизни и реформах”, другие горбачевские “крестники” тоже применяли элементы любимой технологии Горбачева “Чисто политическая работа”. Получается, что М.С., осуществляя свою “Сверхзадачу”, порождал генерацию руководителей, подобных себе по типу. Правда, эти люди были еще и достаточно взрослыми, деловыми. Без этого им даже с “поддержкой” не удалось бы поднять свои хозяйства, сделать их образцово-показательными. Ну, так никто и не говорит, что сам М.С. был начисто лишен деловых качеств. Мы лишь утверждаем, что наряду со взрослой деловой хваткой ему было присуще стремление убежать из конкретного мира деда Андрея в детский мир отношений с каким-нибудь организатором хора по выращиванию кукурузы и отстрелу злых ишаков. Таким образом, его работа по “подбору, расстановке и воспитанию кадров”, оборачивавшаяся “поддержкой” людей родственной ему самому психологической конституции, тоже была своего рода способом бегства в мир деда Пантелея.

Ведь действительно, что означала в те времена “поддержка” со стороны быстро растущего руководителя, который – на короткой ноге с самим Федором Давыдовичем? Не только то, что “поддерживающий” в случае чего сможет отмазать “поддерживаемого” от гнева Кулакова, но еще и то, что просьбы “поддерживаемого” (например, о всякого рода ресурсах) выполнялись в первую очередь. И часто – за счет того, кому тоже позарез нужно, но он – сам виноват – попал в разряд “некомпетентных”. В этом “секрет” процветания всех образцово-показательных хозяйств в бывшем Советском Союзе.

Так вот, “сверхзадача” Горбачева состояла в следующем: он как бы пускал от себя побеги (отпрыски) в разные стороны (наподобие клубники), и на местах приживались его “детки” (или, как он сам выражается, “крестники”). Но, будучи “крестным отцом” этих кадров, он существенно отличался от них тем, что они на местах по большей части занимались конкретно-практической деятельностью, а он в центре (при Кулакове) – “Чисто политической работой”. Этими своими “отпрысками”, приспособленными для конкретного практического применения, Горбачев как бы разрастался по краю (Ставропольскому). И хозяйства его выдвиженцев росли и процветали. Этот куст без всяких натяжек можно назвать “Нишей”, которую М.С. создал, придумав свою “сверхзадачу”. В нее он как бы поместил своих “Кадровых деток” и культивировал их.

Что ж, это совсем неплохой метод “Чисто политической работы” с кадрами (назовем его “Насаждением кадровых деток”). Правда, обойденные вниманием “малообразованные” руководители могут возроптать: одни, мол, хозяйства живут за счет других... Ответим клеветникам: подождите, не все сразу, дойдут еще руки до вас, “некомпетентные, малообразованные” руководители будут заменены, Горбачевский “куст” разрастется...

Но как смотрел на это первый секретарь? “Кулаков не только поддерживал, но и высказался за придание этой работе планомерного характера. Так родился перспективный план подготовки кадров”. Из этого следует, что уже на этом этапе из двух партийных товарищей начал формироваться “тандем”. Горбачев сообщает: “Работа в отделе партийных органов сблизила меня с Кулаковым. По установленному в партийном аппарате порядку заведующего этим отделом курировал непосредственно первый секретарь крайкома. Встречались мы с ним чуть ли не ежедневно, и постепенно между нами установились ровные деловые взаимоотношения”.

Разумеется, опытный лис Кулаков видел все, но, во-первых, он рассматривал нашего героя как “своего” человека (окончательное “усвоение” произошло после конфликта с Лихотой), а во-вторых, скорей всего действительно одобрял тот метод создания низовой команды (на уровне секретарей он все сам контролировал), которым пользовался М.С. И, кроме того, Кулаков смотрел уже в будущее...

В октябре 64-го Федор Давыдович принял самое непосредственное участие в подготовке смещения Хрущева. В благодарность его забрали в Москву и вскоре сделали секретарем ЦК КПСС. А в Ставрополь прислали из Москвы Леонида Ефремова, который до этого работал первым замом председателя (Хрущева) Бюро ЦК по РСФСР и вовремя не успел (или не захотел) предать Никиту Сергеевича.

В связи с преодолением последствий “волюнтаризма” перед Ефремовым стояла задача объединения промышленных и сельских крайкомов. Но что мог поделать этот только что опущенный человек в ситуации, которую М.С. описывает так: “Теперь же, когда надо было вновь создавать единый аппарат, интегрируя кадровый состав обоих крайкомов, за новое распределение постов начался буквально бой. Я, как заведующий отделом партийных органов бывшего сельского крайкома, оказался в его эпицентре”. Ефремова просто рвали на части, и естественно он не мог обойтись без Горбачева, который, конечно же, не впустую почти два года занимался работой с кадрами. 22.12.64 его избрали членом бюро крайкома и утвердили в должности заведующего отделом парторганов. Теперь он мог “Насаждать кадровых деток” не только на селе, но и по городам.

Ставропольские женщины
проголосуй за самую красивую

Телефоны агропредприятий Ставрополья

Книгу можно купить, телефон (8652) 94-14-56

[ Главная ] [ Начало рубрики ]